Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

Георгий Шенгели был подлинным виртуозом стихотворного экспромта и автором множества портретных зарисовок, изображающих чаще всего литераторов. Не случайно о нем было сказано, что «рисовальщиком Шенгели был отличным – легким, точным, ироничным», и таким же мастером он был и в поэзии. Не случайно ведь Юрий Олеша сказал однажды о Шенгели: «Он точный мастер!» Он умел складывать русские слова так причудливо и изысканно, как никто не умел, даже его любимый Бpюсов. В первую очередь, он был удивительно неповторим своей особенной, неповторяемой образностью, как, например, это было видно по таким его чудесным строчкам, как: «небо, как будто Некрасов, слезливо и тускло», «буря, как бритва в улицах», «мальчишка Апрель, золотистого мыла напенив, над соломинкой Эйфеля выдул пузырь золотой», «и свет, как мрамор, прекрасным кубом встал неподвижно средь мастерской», «мы живем вчетвером: я, собака и наши две тени», «толстый портфель избугрился под мышкой, как мускул», «дождь провел крылом прохладным по горбатым переулкам», «слабо кашляет крыша под вьюгой», «небо, как Надсон: фальшиво, слезливо и мутно», «невесомый балкон, как мембрана, над морем повис», «дробной галькой сыплет море; и такая пустота!», «дальние горы дышат, клубясь вулканною зыбью, и неколеблемый штиль высосал жизнь парусов», «быстрый топор отдирает обросшую мохом обшивку; твердые ребра цветут ржавчиной старых гвоздей», – и плюс такие великолепные строфы, как: «Грохота горный черпнул черпак, / Кровью червонный черен чепрак; / Стремя, как время, мерно звенит, / Стужу на темя рушит зенит. // Бури упорной рычи, рычаг; / В юрте пылает в ночи очаг, / В юрте от вьюги угли поют, / Путника в мутный зовут уют…»; «Коринф. Коричневый. Коринка. Карий. / Колье гортанно прозвучавших слов. / Отраден мой сегодняшний улов: / Мир и словарь – как море и акварий. / Разглядывай резьбу радиолярий / Не под покровом громовых валов, / Но в хрустале недвижимых слоев / И бережливым будь, что антикварий…»; «От звезд тревожным ветром тянет; / Сквозь ветер чайка промелькнет / И, точно камень, в темень канет / За фосфористой нитью вод…», – и таких волшебных строчек было в его книгах бесконечное множество, не считая других оригинальных образов, наподобие печального палиндрома: «и лег, не шумя, в яму Шенгели».

Интонация его стихов была невероятно изменчива, лирическая «пронзительность» довольно редкой, но в целом тот мир, что возникал из его стихов, был страшным и прекрасным, заброшенным и завораживающе мерцающим. Строжайший к любым нюансам в литературе Вадим Кожинов, который очень любил поэзию Шенгели, восхищался естественностью его поэтической строки и называл ее «не смятой», подчеркивая, что это является «вершиной мастерства поэта».

А другой известный литературовед – Михаил Гаспаров, – размышляя над ролью Георгия Аркадьевича в нашей литературе, написал, что «русская поэзия ХХ века начиналась с Брюсова. Это Брюсов научил ее забытой грамотности стиха… Шенгели в советской поэзии оказался чем-то вроде исполняющего обязанности Брюсова. Шенгели: маленький Брюсов, великий бухгалтер размеров, первый планерист в русской поэзии…»

Самому же Георгию Шенгели, как он говорил, для напряженного и успешного труда требовалось совсем немного: «Мне довольно, чтобы была крыша над головой, стол, на нем пишущая машинка, а слева полка со словарями». Благодаря этому скромному правилу и напряженному труду Георгием Аркадьевичем с 1914 по 1939 год были написаны и изданы такие книги, как «Розы с кладбища», «Зеркала потускневшие», «Лебеди закатные», «Гонг», «Апрель над обсерваторией», «Раковина», «Еврейские поэмы» (в 1919-м и 1920-м), Эредиа (перевод избранных сонетов), «Нечаев» (драматическая поэма), «1871 год» (драматическая поэма), «Изразец», «Раковина», «Броненосец “Потемкин”», Верхарн (4 тома переводов), Гейне (переводы), Гюго («Революция», перевод), а также «Норд», «Планер» и «Избранное».

Но это не значит, что жизнь его протекала исключительно сладко и гладко. В 1924 году во время лекции в Брюсовском литинституте он вдруг почувствовал себя в тяжелом трансе, и у него случилась галлюцинация – ему показалось, что его берут и ведут на расстрел, подобно тому, как в Крыму когда-то расстреляли двух его братьев. Но он выдержал и прочитал свою лекцию до конца. В перерыве поэт и оккультист Борис Зубакин посмотрел на его ладонь и сказал: «Нет, опасность грозит вам только через 13 лет». И опасность его тогда действительно миновала, можно сказать, что чудом: роковой 1937 год он просидел, как зверь в берлоге, но зато выжил.

А 9 октября того же 1924 года умер ректор литературного института Валерий Яковлевич Брюсов, которого Шенгели помянул торжественным «брюсовским» стихом: