Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

Так что Георгий Шенгели отнюдь не боялся поддерживать людей, успевших побывать в лагерях, и делал все, чтобы облегчить им их жизни или хотя бы сохранить о них память. И при этом он совсем не опасался за себя лично, о чем говорит хранившееся в его архивах стихотворение одного крупного российского ученого, заведовавшего кафедрой физики «Энергоинститута» на «Днепрострое», а по совместительству – поэта-неоклассика и руководителя так называемого Ордена «Дерзо-Поэтов» – Василия Павловича Федорова, до сих пор еще не реабилитированного. Перед Великой Отечественной войной он по доносу был арестован за то, что в частном разговоре хвалил поэзию Сергея Есенина, стихи которого тогда были запрещены (но творчество которого Шенгели высоко ценил и считал «несоразмерно талантливее, глубже, сложнее, богаче Маяковского»). Его признали виновным в антисоветской пропаганде и агитации и осудили на 6 лет лагерей. Архив поэта во время следствия был полностью уничтожен, и только среди бумаг Георгия Шенгели сохранились некоторые из идейно неправильных стихотворений Василия Федорова, которые он не побоялся выбросить из-за опасности за них поплатиться. Вот одно из этих стихотворений:

Мы достигли заветных исканий,
Претворили в действительность миф, —
И сердца наши – хмурые камни,
И мечты наши – мертвый залив.
Мы живем, словно в темном вертепе,
Забываем созвучия слов…
В наших душах один только пепел
Никому не приснившихся снов.
Мы – недвижно-застылые боги
На пороге седьмого дня.
Сторожит нашу думу двурогий
Тонкий месяц, упавший в ивняк.
Подойди же, случайный путник, —
На властителей сказок взгляни,
И неси в твои трудные будни
Наших грез головни.
Если можешь – засмейся над нами,
Если хочешь – молча пройди,
Но запомни: мы были огнями.
Но запомни: огонь впереди!

15 декабря 1942 года Василий Павлович Федоров, находясь в заключении в исправительно-трудовом лагере УНЖЛАГ (по названию реки Унжа) в Горьковской области, умер от жестокой дистрофии…

Тридцатые годы были невероятно жестокими по отношению к русским поэтам, особенно крестьянским – Клычкову, Васильеву, Приблудному, Клюеву, Орешину… В своем «Венке поэтам» Ольга Демченко напишет: «В тюрьме убит невинный Петр Орешин – / поэт крестьянский, русский до корней. / Скажите, в чем же был он грешен, / в чем провинился перед Родиной своей?» Скорее всего, вина этих поэтов именно в том и была, что они в своих стихах воспевали крестьянский образ жизни, противоречащий собой становлению нового государственного строя. Но даже оказываясь в заключении или ссылке, русские поэты не отрекались от своего поэтического творчества или от поэзии своих братьев по перу. Вот как описывал на сайте «Русское поле» дни жизни известного поэта Николая Клюева во время его пребывания в сибирской ссылке писатель Вадим Семенович Михановский:

«Есть свидетельства, что и на поселении в Томске поэт Николай Клюев, больной, с парализованной рукой, принимал у себя студентов местных вузов, читал им стихи Есенина, Ширяевца и даже Георгия Шенгели. Последний никак не относился к когорте новокрестьянских, но отдельные отрывки из его поэмы “Пиротехник”, опубликованные в их общем сборнике под названием “СТЫК”, куда вошли стихи Анны Ахматовой, Клюева и Веры Инбер (племянницы Троцкого, вскоре открывшего гонения на всех новокрестьянских), читались на квартире, которую снимал Клюев в городе. Появлялся он перед слушателями, одетый в косоворотку, подпоясанную тонким ремешком, пальцы засунуты под него, прилизанные волосы лоснились от лампадного масла… Все-таки эпатаж этот своей внешней стороной сразу же заставлял окружающих завладеть вниманием, надолго оставаясь в их памяти. Это они, новокрестьянские, умели! Необычное поведение, своеобычное чтение стихов (у Клюева – обязательно с глубоким ударением на букву “O”) заинтриговывали аудиторию.

Инструмент пиара, как сейчас сказали бы мы, оружие древнее. У племенных костров наши предки, потрясая дубинами, имитировали перед собравшимися способы охоты… На подмостках «Поэзо – Концертов» (так писалось в афишах), выходя с балалайками и дудочками, новокрестьянские поэты тоже старались понравиться публике.

Можно только представить себе, как, окая, читал Клюев небольшой монолог из поэмы “Пиротехника”: