Читаем Маяковский. Самоубийство полностью

Маяковский. Самоубийство

Я по существу мастеровой, братцы…Мне скучно — желаю видеть в лицо,кому это я попутчик?!Теперь для меня равнодушная честь,что чудные рифмы рожу я.Мне как бы только почище уесть,уесть покрупнее буржуя.Литературная шатия,успокойте ваши нервы,отойдите — вы мешаетемобилизации и маневрам.

Разница тут не в том, что это другие жесты, а в том, что это жестикуляция другого человека!

В одной из первых глав этой книги я высмеял Юрия Карабчиевского за то, что он голос литейщика Ивана Козырева принял за голос самого Маяковского.

► Вот предел мечтаний, вот счастье, вот светлое завтра. Поэт — бунтарь, не жалевший сил для борьбы с отжившим старьем, сжигавший книги, крушащий соборы, расстреливавший галереи, казнивший министров, актеров, коммерсантов, — показывает нам, наконец, для чего он все это делал.

Бултых!..

(Юрий Карабчиевский. «Воскресение Маяковского»)

Социализм, — возражал я автору этой книги, — Маяковскому нужен совсем не потому, что он дал ему возможность ублажать свою плоть. Это пролетариям, которые «приходят к коммунизму низом», обездоленным, нищим, лишенным самых насущных человеческих радостей, он предоставит простую возможность «хлебище жрать ржаной» и «спать с живой женой». Это не ему, а литейщику Ивану Козыреву «построенный в боях социализм» предоставит чистую, сверкающую кафелем ванную. А ему — совсем другое нужно..

Да, свести представление Маяковского о социализме к воплотившейся в жизнь мечте о сверкающей кафелем и никелем ванной можно было только в яростном полемическом запале. Но голос и жесты литейщика Ивана Козырева Карабчиевский принял за голос и жесты самого Маяковского не без некоторых к тому оснований. Он только не заметил — или в яростном полемическом запале не захотел замечать, — что это были голос и жесты не настоящего, а другого, второго Маяковского:

Я пролетарий. Объясняться лишне.Жил, как мать произвела, родив…

Тот же «внутренний жест», что в строке «Я по существу мастеровой, братцы…».

А когда Маяковский (не настоящий, а второй Маяковский) делится с нами своими впечатлениями о Версале:

Вот тут помпадуршу водили под душ,вот тут помпадуршины спаленки, —

вполне может показаться, что это не он, а его герой — тот самый литейщик Иван Козырев, который вот так же любовался блестящими никелированными кранами своей ванны:

На кране одном написано: «Хол.»,на кране другом — «Гор.».

В этом не было бы никакой загадки, если бы Маяковский был художник эпического склада. Если бы он «галлюцинировал», стараясь, как говорил об этом А. Н. Толстой, уловить и передать интонацией, порядком слов и ритмом фразы жест своего персонажа.

Такое у него тоже бывало:

Наши наседали, крыли по трапам,кашей грузился последний эшелон.Хлопнув дверью, сухой, как рапорт,из штаба опустевшего вышел он.Глядя на ноги,шагом резкимшел Врангельв черной черкеске.Город бросили.На молу — голо.Лодка шестивесельнаястоит у мола.И над белым тленом,как от пули падающий,на оба коленаупал главнокомандующий.Трижды землю поцеловавши,трижды город перекрестил.Под пули в лодку прыгнул… — Вашепревосходительство, грести? — — Грести!