Читаем Маяковский. Самоубийство полностью

Маяковский. Самоубийство

От ликующих, праздно болтающих,Обагряющих руки в крови,Уведи меня в стан погибающихЗа великое дело любви!

Сравните этот крик, этот отчаянный вопль с его спокойным, но таким же горестным «подведением итогов»:

Я дворянскому нашему родуЧести лирой своей не стяжал.Я таким же далеким народуУмираю, как жить начинал.

И тут тоже: жесты разные, а душа — одна.

То же и у Маяковского. Диапазон его жестов — огромен. Амплитуда колебания разных состояний его души поражает поистине гигантским размахом этого «маятника»:

Я земной шарчуть не весь обошел, —и жизнь хороша,и жить хорошо.

И тут же:

Для веселия планета наша мало оборудована.Надо вырвать радость у грядущих дней.

Или вот это:

Себя до последнего стука в груди,как на свиданьи, простаивая,прислушиваюсь: любовь загудит —человеческая, простая.Ураган, огонь, водаподступают в ропоте.Кто сумеет совладать?Можете? Попробуйте…

А незадолго до этого:

Было всякое: и под окном стояние,письма, тряски нервное желе.Вот когда и горевать не в состоянии —это, Александр Сергеич, много тяжелей.Айда, Маяковский! Маячь на юг!Сердце рифмами вымучь —Вот и любви пришел каюк,дорогой Владим Владимыч.

Или вот это:

Я всю свою звонкую силу поэтатебе отдаю, атакующий класс!

И тут же:

Но я себя смирял, становясьна горло собственной песне.

А вот еще:

Ненавижу всяческую мертвечину.Обожаю всяческую жизнь!

И тут же:

Тот, кто постоянно ясен,тот, по-моему, просто глуп.

И еще:

В черном небе молний поступь,гром ругней в небесной драме, —не гроза, а это просторевность двигает горами.

А давно ли выплеснулось у него такое:

Я теперь свободен от любви и от плакатов,шкурой ревности медведь лежит когтист.

И опять о том же:

Я ж навек любовью ранен,еле-еле волочусь.

Но не прошло и года, и:

С тобой мы в расчете, и не к чему переченьвзаимных болей, бед и обид.

Состояния души — разные. (Еще какие разные!) А душа — одна.

С легкой руки Тынянова в критике и литературоведении утвердился термин «лирический герой». Хотя и принес он с собою немало вреда, сам по себе он, может быть, на что-нибудь и годится. Но к Маяковскому он уж точно неприложим.

Едва ли не самая характерная особенность лирики Маяковского состоит как раз в том, что между конкретным лирическим «Я» поэта и его «лирическим героем» нет ни малейшего разрыва, ни даже крошечного «зазора». Маяковский входит в стих таким, каков он есть, со всеми — частными, казалось бы, даже не идущими к делу, не слишком существенными деталями и подробностями своего повседневного быта и бытия. С собакой Щеником и соседом Бальшиным, мамой — Александрой Алексеевной и сестрами Людой и Олей, с цифрами телефонных номеров и названиями улиц и переулков:

И вдруг как по лампам пошло куролесить,вся сеть телефонная рвется на нити.— 67–10!Соедините! —В проулок! Скорей! Водопьяному в тишь!…Не знаю, плачут ли, нет медведи,но если плачут, то именно так.То именно так: без сочувственной фальшискулят, заливаясь ущельной длиной.И именно так их медвежий Бальшин,скуленьем разбужен, ворчит за стеной.

Но дело, разумеется, не только в этих реалиях, в этих конкретностях, в этих бытовых подробностях и деталях. О том, что на самом деле нет никакой «непроходимой грани» между конкретно-реальным «Я» Владимира Маяковского и его лирическим героем, ярче всего свидетельствует живая, естественная, очень личная, неповторимо индивидуальная интонация его лирических строк:

Перейти на страницу: