Майами

Марта Келлог уставилась на Стива с таким видом, словно готова была устроить скандал тут же, не сходя с места. Ее намеренное искажение его имени вылилось в то, что она стала Пушка-Глупышка. Все это добром не пахло. Вовсе не пахло. В Америке всегда с этим проблемы. Никто не знает, где его место. Низшие классы жужжали по жизни, предав забвению положенное им место. Они просто не знали, что рождены низшими. Хуже того, они не обнаруживали ни малейшего желания стать такими, как ты, и вследствие этого ими невозможно было манипулировать, покровительствовать им и наступать на горло. Насколько по-иному протекала жизнь ее английских кузин, Варбуртон-Стенли. Им достаточно было открыть свой патрицианский ротик и произнести указание по телефону, и будет игра, сет и матч, когда средние классы будут раболепствовать, отвешивать поклоны и расшаркиваться. Битва выигрывалась исключительно акцентом. Если вы во Флориде обнаруживали свой бостонский «брамин», люди находили, что вы говорите «забавно» и отказывались принимать ваши чеки, потому что вы совершенно очевидно нездешний. Поэтому неудивительно, что здесь высшие классы старались не покидать своих анклавов, подобно тому как средневековые рыцари держались за свои окруженные рвом замки. Это было самым безопасным. Она анализировала ситуацию. Питтс был, по всей очевидности, хахалем Кенвуд. Он собирался вернуться в Нью-Йорк. В качестве воздаяния за грубость парвеню она позаботится о сопернике, который будет ухаживать за Кристой Кенвуд на приеме.

Ее глаза прищурились.

— Не беспокойся, Криста, — сказала она не без коварства. — Мы найдем тебе кого-нибудь, чтобы ты не скучала на приеме у Мери. И правда, у меня есть для тебя на примете идеальный партнер. О, Господи, да просто великолепный. И уж мы постараемся там не скучать.

5

Питер Стайн стоял на шатком плотике у борта своей 43-футовой «Тиары», неотрывно глядя на аквамариновый океан. Видимость была превосходной до самого дна, и он мог четко различать очертания рифа на глубине шестидесяти футов под судном. Такое случалось нечасто в начале лета, и от этого он чувствовал себя настолько хорошо, насколько хорошо мог себя чувствовать, когда ему нужно было писать, но не писалось. Проклятье! Вот она промелькнула снова. Сирена вины. Он старался прогнать ее из головы, сосредоточиться вместо этого на очертаниях подводной статуи Нептуна, которая поднималась из коралла. Она напоминала ему о более крупной и более красивой статуе Христа, погруженной в средиземноморские воды возле Порто Венеры. И все-таки, это была не такая уж плохая попытка его соотечественников, которые обычно оказывались более удачливыми в настройке своей психики, чем души. Он взглянул вверх на небо, а затем в сторону берега, где отель «Брикерс», символ старого Палм-Бич, торчал в монументальной самодостаточности над береговой линией. Он пользовался им, как маркером, чтобы отыскивать приблизительно местонахождение рифа — по прямой линии в миле от четвертого окна справа от левой башни. Прибор «Импульс», указывающий рельеф дна, настраивался уже более тонко на донные рифы. Скоро он окажется в саду, глубоко на дне океана, который он любил больше, чем людей, почти так же сильно, как и свою драгоценную работу, и приблизительно так же, как жизнь. Там, внизу, царил покой, плавали неторопливые рыбы. Он чувствовал себя словно взвешенным в восьмидесятиградусной воде, плавучий, спокойный, далекий от трудных слов, которые были для него одновременно тяжким крестом и спасением. Там, в безмолвии, он мог растворяться среди красок, более ярких, чем реальность, и очертаний, которые давали основание для иллюзий. Это было его убежищем. Здесь смягчался его гнев, успокаивались пульсирующие эмоции, утихала паника.

— Ты собираешься сделать одиночное погружение?