Майами

Он был восторгом, радостью, единственным человеком в Божьем мире, с которым она могла расслабиться. Джейми никогда не тревожился ни о чем, никогда никого не критиковал, никогда не впадал в пессимизм. Жизнь с ним казалась улыбкой, бесконечной песочницей наслаждения, каждый новый день казался еще более замечательным и прекрасным, чем вчерашний. Потом, в черном дыму, музыка умерла. Боже, как ей не хватало его. Она тосковала по нему, все ее тело ныло от жажды, которую она никогда больше не сможет утолить, и порой ей хотелось, чтобы ее жизнь закончилась тоже, чтобы она смогла быть с ним, нежиться любовью на каком-нибудь райском лугу.

Рука Роба легла на ее плечо. Его пальцы сжались, стараясь подбодрить ее.

— Ему хорошо у Господа, — сказал он.

Она слабо улыбнулась сквозь туман, поворачиваясь к нему.

— Да. Бог это по твоей ведь части? Я думаю, ему захотелось, чтобы он был у него под боком… а мои родители и сестра… что за жадина…

Ее голос пресекся на горькой ноте.

Роб ничего не ответил. Он и раньше над этим думал. Простые головы никогда не смогут постичь Божественного промысла. Без веры ничего не имеет смысла. А с ней все обретает смысл. И бесполезно объяснять эту тому, кто не постиг сам. Вот в чем проблема. А ему хотелось поговорить с Кристой, по-настоящему поговорить с ней, ведь она совершенно не походила на остальных. Столько женщин видели в нем мужской эквивалент бимбо. Они полагали, что его религиозность была такой же милой деталью, как и его развитый торс и простодушная улыбка. Они обращались с ним покровительственно, слушали вполуха, потому что были слишком заняты своей похотью, они смотрели на него и представляли, как он будет грешить. О'кей, все это не казалось ему таким уж страшным. Он привык к этому. Это приносило ему работу, хотя и изматывало. Но ему удавалось справляться и с собой, и с ними. А теперь он встретил женщину, к которой действительно мог испытывать уважение, и ему захотелось более ловко обращаться со словами, чтоб такая глубокая вера в Бога не звучала столь глубокой немотой. Ведь сам он не был глупым и немым. Он был умен, интересовался разными вещами, а в Атлантическом колледже получал высокие баллы. И все-таки ему было двадцать, и он прожил всю свою жизнь во Флориде, а Криста на восемь или девять лет старше и прожила восемь или девять жизней, если их измерять полученным опытом.

— Это вопрос веры… — произнес он наконец, болезненно сознавая неадекватность своего комментария.

Однако Криста верила только себе и в себя. Несчастье существовало не для энергичных. Ностальгия грязное слово, а жалость к себе просто брань, которой она избегала. Все, что нужно было сделать — это стать хозяйкой своей жизни. Если ты достаточно занята, то у тебя не остается времени на то, чтобы чувствовать себя несчастной. На несчастье нет времени. Таков ее лозунг и, как ни странно, ее мотивация. Она думала об этом так часто, что, несомненно захотела бы обсудить этот вопрос с психиатром, если бы не родилась в семье, принадлежавшей к верхним слоям общества, где психоанализ считали праздным развлечением. Основная проблема ее детских лет состояла в том, как сделать, чтобы ее заметили родители, которые уделяли ей не очень-то много внимания. Все остальное бледнело по сравнению с важностью этой потребности. Чем сильней она старалась приблизиться к отцу с матерью, тем дальше становились они. Их поражало это стремление, пугали прикосновения, они нервничали, если эмоции проявлялись в присутствии посторонних. Смеялись они мало, а фыркали очень много, и цинизм казался их религией, а пессимизм лейтмотивом их жизни. «Ничего хорошего не получится», — вот их позиция, и лучшее, на что можно было надеяться в жизни, так это то, чтобы страховое агентство позаботилось о приличных похоронах. Дети были для них тем, что должно ходить в школу, в которую ходили они, и вступать в те же клубы, которые они считали своими. Они женили их на детях своих друзей, а к концу жизни на кладбище возле церкви сажались анютины глазки, у той церкви где регистрировались их рождение и смерть. Между этими событиями они существовали, говорили и делали вещи, которые говорили и делали их клановые попутчики, и, пока все держали чувства под суровым контролем, не происходило ничего такого, что показалось бы им неправильным.