Маятник жизни моей… 1930–1954

Но тут нередко бывает раздвоение. Другая сторона моего “Я” упорно и насмешливо напоминает о том, что ей хочется пищи – и не той, какую ей предложат, а два-три съедобных предмета, какие она предпочла бы видеть перед собой. Для меня, для моего главного “Я” это область презираемого мной, но почему-то неискоренимого “гортанобесия”. Но вычеркнуть ее из моего “Я” в его цельном – и по эту, и по Ту сторону – значении до сих пор не умею. Монахиням тут помогают их духовники. И весь чин их жизни.

29 января

(Впрочем, правильнее было бы написать, как гоголевский сумасшедший, “числа не было”.)

Странное состояние. Точно я – не я. Точно мое “я” стало в сторонку и с какой-то печальной усмешкой и с оттенком удивления наблюдает за мною. И доносится ко мне вопрос его: до конца ли, вполне ли ты сознаешь, кто ты, что ты, зачем и почему ты сюда попала. И главное: что здесь для души твоей нужно, даешь ли ты в этом себе отчет?

– Даю. Нужно.

25 февраля. Час поздний – здесь, для меня: 9-й час

Велика слабость – но может быть, удастся ее победить. Месяц недвижности в недрах постели. В больнице для выхода в коридор нет подходящих халатов.

Буду писать, что захочется перу. Но сначала перечислю важное, что душе было в истекших днях:

Прилет Ириса. Сегодня. Рада ее устроению у Л. Н. Ч-вой. Есть ночи, когда я – в пустыне – ставлю по обе стороны от меня кровати с близкими, с кем хотела быть хоть на какие-то минутки. Оля, Валя, Женя, Евгений Германович (с женой), Си Михайлович (нет! забыла, что у него жена, которой я чужда), Ника. Теперь наши. И кто из них сам захочет в ночную мою пустыню.

11 марта. 3 часа дня (у меня утра, невылазного из постели)

Вторая ночь – важные духовно-душевные сны.

Сегодня свидание с Нилочкиной матерью Елизаветой Яковлевной. Беседа наедине в лунную ночь в их садике, таком поэтическом и своеобразно красивом. Без Нилы. Как не раз было в юности моей. Елизавета Яковлевна была мне внутренне в главных свойствах ее неизмеримо ближе, чем подруга моя, ее единственная дочь. Там не было общего языка души (как и сейчас его нет). С матерью Нилиной, при огромной разнице лет, в те годы <Мирович> был в редкой полноте, как и в общих вкусах к природе. Вспомнилась ее декламация сейчас:

Ночь немая, голубая,
Неба северного дочь[941]

.

Нередко я к ней приходила с намеренным расчетом застать ее одну. И она мне всегда была рада. И темы у нас всегда были поэтические (чуждые Ниле, за редкими моментами). Хотелось бы вспомнить сегодня сон, с его сверхновой реалистичностью. Но ушел из памяти. Осталась только его поэтичность и значительность. И ультрареальность. О последнем его свойстве рассказала упрощенно Леонилле час тому назад. И она была тронута и взволнована. Но уже проскользнули черты, при которых нельзя было, не снижая или не испортив темы, продолжать ее развитие. Suum cuique[942].

26 марта. 6-й час спускающегося на Москву вечера

Нет сил сегодня с самого утра. Час тому назад приход и уход Ольги Николаевны Чумаковой-Цветковой. Получасовая беседа с ней через силу.

О загорских людях последние дни. Напишу об этом о. Сергию. Может быть, у его почитателей найдется для меня уголок за доступную мне уплату, близко к Лавре.

11-й час вечера

Звонил Игорь Ильинский. “Очень хочет повидаться, когда вернется с дачи через 4 дня”. Потом уедет надолго. Повидаемся. Но если бы встреча не состоялась, не ощутилось бы утраты. Тот Игорь, с которым встретились в дни его душевного потрясения у могилы его жены, – тот Игорь ушел из объединившего нас Вневременного – во временное. И растаял там для меня в днях его нового быта. И я для него, конечно, зачеркнулась новым семейственным бытом, где я “лишний гость в семейном пире”. Уже больше года, как мы не виделись. И у меня нет живого желания встречи. Придет – через 4 дня – увидимся. Не придет – и больше никогда не увидимся.

1-й час ночи

Не спится мне, не спится
До третьих петухов.
Хотелось бы молиться,
Да нет молитвы слов.
Рассеялись, кружатся
По всем ночным морям,
Где нужно затеряться
Разбитым кораблям.

…не знаю, отчего и зачем это нужно мне. К концу дня столько живого и нежного участия, кроме даров, письма Евгения Германовича, влились в мою жизнь (Оля, Женя, Валя) телефоны, письма, открытки. Но какая-то (главная) часть душевно-духовного “Я” моего, чувствуя свое недостоинство обилия дружеской Любви, устремляется в ночные моря. Гашу лампу и на своем полуразрушенном корабле держу путь в тьму ночных морей.

2 (не наверное) апреля. 6-й час дня (для меня утра)

В ожидании Шуры, по своей “вольной милости” устремившейся на поиски чего-то “рыбного” для моей плоти, мучимой голодом и отвращением ко всякой другой пище, кроме рыбной. Быстро сгущаются сумерки.

Не чувствую себя достойной переселения в Загорск, поближе к Лавре. Но эта мысль стала заветной, единственно жаждущей осуществления. Дальше нет сил писать (а хочется).