Майдан для двоих. Семейная сага

Дорогой мой сын Марк! Твоя жадная до денег жена Анна, наверняка, рассчитывает и тебя настропалила, что после моей смерти ты получишь большое наследство, но вас ждёт жестокое разочарование. Все сбережения твоего покойного отца и свои тоже я завещаю государству Израиль, ставшему для нас настоящей родиной. Ты сам сделал свой выбор, когда отказался уехать с нами и женился на этой меркантильной малоросской мещанке. Твои дочери — не от еврейской матери, поэтому я не могу признать их за своих внучек и ничего оставлять им не хочу.

Последние события на Украине только укрепили меня в этом решении. Ставка новой власти на украинский национализм и русофобию, попомни мои слова, доведёт страну до большой трагедии. Крайними, как всегда, окажутся евреи, и всё закончится жестокими еврейскими погромами.

Последний мой тебе материнский совет — продавай имущество и переезжай в Израиль. Если в тебе осталась хоть капля еврейской крови, ты так и поступишь. А чтобы в твоем сердце не возникло сомнения, я оставляю тебе в наследство свои мемуары. Опубликовать их в Украине тебе вряд ли удастся, перешли рукопись в Россию, только не в либеральное издание. Русские честнее украинцев. В XX веке они настрадались не меньше евреев. У них выработался иммунитет к фашизму.

Твоя еврейская мать — Берта Михельсон.

Я была единственным ребёнком в семье. Мой папа держал ювелирный магазин на Старой площади во Львове.

Мама занималась домом, воспитывала меня. К 16 годам я знала три иностранных языка: английский, французский, итальянский. О родных языках — идише, немецком, польском, украинском и русском — я вообще молчу, на них мы говорили дома, в гимназии, на рынке, с учителем музыки. Родители мечтали, чтобы я поступила в консерваторию. Мама грезила о Милане, а папа — о Вене. Они хотели ещё детей, но моё рождение далось маме тяжело и я оказалась её последним ребёнком. Родители во мне души не чаяли. Любили, баловали, как принцессу. Они были ещё очень молоды. Обоим по тридцать пять. Нас с мамой незнакомые люди часто принимали за сестёр. Так хорошо она выглядела!

С приходом Красной Армии отцу пришлось расстаться с ювелирным магазином. Он сильно переживал, что много ценностей реквизировала советская власть, и не знал, как будет рассчитываться с поставщиками из Германии. Но ломбард у него остался. И отец успокаивал себя тем, что если придут немцы, то он сразу выставит ломбард на продажу, вырученной суммы как раз хватит, чтобы расплатиться с кредиторами.

30 июня 1941 года во Львов вошли немцы. Папа очень нервничал. Накануне он получил с оказией письмо от своего двоюродного брата из Кракова, что немцы убивают всех евреев, не щадят ни женщин, ни детей. И хотя в его голове не укладывался весь ужас послания (как цивилизованная, культурная нация может творить в современной Европе такое варварское средневековье?!), он собрал все оставшиеся дорогие украшения в дорожный саквояж, велел нам с мамой одеться для путешествия и на всякий случай спрятаться на чердаке. Саквояж: он отдал нам. Мама плакала, причитала, не хотела оставлять папу одного в ломбарде с немцами. Но он был непреклонен:

— Если со мной что-нибудь случится, дождитесь ночи. Уходите из города. И просёлками догоняйте Красную Армию. Доберётесь до Киева. А там моя сестра Сара вас приютит. Русские — тоже не ангелы, но они хоть не убивают.

На чердаке было пыльно, навалено много старых ненужных вещей. Мне постоянно хотелось чихнуть из‑за пыли, но мама всякий раз закрывала мне рот своей ладонью. Через решетчатые духовые окна хорошо был виден только карниз с ворковавшими голубями. Их были сотни, и эта подвижная куча перекрывала весь вид на площадь.