Майя (фантастическая повесть)

Ринарди протянул дочери руку, ласково улыбаясь, привлек ее к своему креслу и, обняв, заставил ее сесть на ручку кресла, как, бывало, она часто сиживала в задушевных беседах с ним. Туг она увидала, что в руке его открытый медальон, — лучшим портрет ее матери.

Профессор ей не дал времени выговорить нового вопроса:

— Оттого, моя душа, что, во-первых, в мои годы душевное беспокойство о счастии единственной дочери и о разлуке с ней — даром не проходит. А во-вторых…

— Но, папа! Еще вчера вечером ты смотрел совершенно здоровым, — перебила Майя, — а теперь…

— А во-вторых, — продолжал, не обращая внимания на перерыв, Ринарди, — я отвык за давностью лет, — он печально улыбнулся, — от таких радостных потрясений, в каких для меня прошла эта ночь…

— Что такое?.. Опять «белая женщина»? — тревожно осведомилась Майя.

Отец помедлил, любовно глядя на нее и загадочно улыбаясь. Наконец, он прошептал, крепче прижав ее к сердцу:

— Да, голубушка моя, Майинька: белая женщина! Но на этот раз я не буду тебя спрашивать, кто она?.. Мы ее хорошо знаем…

— Мама?!.. — закричала вне себя Майя, вскакивая и глядя на отца такими испуганными глазами, каких он никогда у ней не видел. — Мама была у тебя, отец!.. Зачем?..

Странный испуг и огорчение слышались в голосе ее. Они поразили профессора.

Он смотрел на Майю задумчивым взглядом, ожидая объяснений или сам размышляя.

— Зачем же она… явилась?.. — спросила опять Майя.

— Пришла!.. Сделалась видимой мне и говорила со мной! — поправил профессор.

— Ну да… Зачем?.. Зачем, накануне моей свадьбы!..

В голосе ее отцу послышалось небывалое раздражение.

Он посмотрел на нее вопросительно, долгим взглядом.

— Разве тебе и благословение матери так же теперь кажется излишним, как на днях ты заявила, что благословение Кассиния тебе более не нужно? — тихо спросил он.

Майя растерянно огляделась и вдруг, закрыв лицо руками, страстно заплакала.

Профессор совсем растревожился и напугался.

Он начал успокаивать дочь; объяснять ей, что не знал, не думал никак, что она так примет… Рассчитывал ее порадовать, напротив. Майя, с своей стороны, просила прощения; объясняла отцу, что это «от неожиданности, от маленького расстройства духа», весьма понятного в ее обстоятельствах, — накануне разлуки и с ним, и с любимыми ею от колыбели людьми и местами. Накануне бесповоротного решения всей ее участи.

— Так она сказала тебе, что меня благословляет? — наконец спросила она, успокоившись.

— Да, — согласился профессор. — Она сказала, что мы вместе будем молиться о твоем земном счастии и… и небесном спасении.

— Как вместе? — опять испугалась Майя.

— Конечно, вместе! Разве ты думаешь, что я о тебе не молюсь? — слабо улыбаясь, объяснил ей отец и тотчас заключил: — Но знаешь ли, милочка моя, я лучше не стану более с тобой говорить об этом… Ты так нервно настроена сегодня. Зачем же расстраивать тебя окончательно накануне свадьбы и путешествия?.. Поди с Богом… Поди к жениху, к гостям… Я тоже сей час выйду…

Он встал, довел, обняв ее, до порога, там горячо ее поцеловал и отпустил. Но, печально глядя на нее, удалявшуюся в раздумьи, он вдруг будто встрепенулся, пораженный каким-то соображением, и закричал:

— Майя!

Ей послышалось сдержанное рыдание в этом призыве.

Она быстро обернулась и, вся бледная от волнения, подбежала к порогу комнаты, где он еще стоял.

— Майя, милое дитя мое! Я вспомнил… видишь ли…

Он, видимо, соображал свои слова, искал их в жестоком волнении, борясь между боязнью испугать ее и необходимостью исполнить задуманное им.

— Я должен тебе сказать… Передать слова твоей матери… Послушай: что бы ни случилось…

— Боже мой!.. С кем?! — отчаянно перебила его дочь.

— С кем?.. Все равно!.. Я не знаю. Она не сказала мне… Но слушай, Майя, и не забывай моих слов: помни, что чрез меня тебе говорит твоя умершая мать… Майя! Что бы ни случилось с нами… со мною… с кем-либо из нас, — знай, Майя, что это случится к лучшему!.. «Время великой перемены — близко!» Не забывай слов этих, Майя, и да послужат они тебе всесильным облегчением в час испытания!.. Прости, что огорчаю тебя, дитя мое! Но я размыслил, что обязанность моя не медлить, — тотчас передать тебе этот завет твоей матери. Мало этого! Уж прости мне, Майинька, и еще одну просьбу…

Ринарди быстро запер дверь кабинета, и, увлекая дочь за собою в следующую комнату, докончил:

— Я хочу здесь, с тобой наедине, сейчас благословить тебя… Майя! Дитя мое милое! Пойдем ко мне, туда, в спальню… Я покажу тебе, где она, мать твоя, стояла, и там же за нее и за себя тебя благословлю!

Когда, через несколько минут, Майя, растроганная и заплаканная, встала с колен и вышла от отца, старик, проводив ее, заперся на ключ и долго в этот день не выходил из своих комнат. Все заметили, что он побледнел и осунулся, как после болезни; но все понимали, что он не может быть равнодушен к разлуке с дочерью и, уважая его горе, молчали, делая вид, что не замечают ни его расстройства, ни заплаканных глаз Майи.