Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось

— Ну, не знаю, не знаю, в газетах об этом не пишут, — отшутилась Майя.

— При чем тут газеты! А Сталин? Значит, любовь к нему тоже на штыках держится, да?

— Нет, не на штыках. На другом, — задумчиво произнесла Майя.

— На чем же? Что ты считаешь?

И Майя заговорила.

Она лично относится к товарищу Сталину хорошо, но совсем не так, как Валя. Она не понимает, почему его считают великим отцом и учителем. Почему ловят каждое слово и говорят, что оно — гениально? Совсем голову потеряли. А в газетах что пишут? На каждой странице по нескольку раз: «Сталин, Сталин…», «Как учит товарищ Сталин…», «Как указывает великий Сталин…». Она считает, что те, кто больше всего кричит, просто выслуживаются. А сам-то он — не знает? Почему не запретит? Он же читает газеты, и на Мавзолее стоит во время демонстраций, и свои портреты видит, и слышит, как его великим и мудрым называют. Он же — вождь, он должен показывать образец скромности.

Кристалинская замолчала. Такого монолога ее подруга не ожидала.

Это сегодня мы по макушку завалены фактами из истории нашей горемычной страны, утонувшей в крови в те двадцать пять сталинских лет, и слова «культ личности» для нас сегодня — обыденные, стершиеся, уже малоупотребляемые. А в пятьдесят втором — что могла знать девчушка, студентка технического вуза, а не какого-нибудь истфака или архивного, где, препарируя историю, силятся читать документы между строк и иногда преуспевают в этом, делая для себя открытия, о которых нельзя говорить вслух?

На ее глазах, под ликующие фанфары газет и единодушное одобрение масс на собраниях «трудовых коллективов» состоялся очередной «успех» товарища Сталина, растоптавшего ни в чем не повинных «безродных космополитов», под те же фанфары и тот же гул одобрения были расстреляны очередные «изменники Родины» — Еврейский антифашистский комитет. Впереди маячило новое громкое дело — «убийц в белых халатах», «дело врачей», пришедшееся на январь 53-го. Во всей этой сталинской «трилогии» странным для Майи было одно — национальная принадлежность действующих лиц. Пока еще человек наивный, вчерашний ребенок, рожденный в начале тридцатых, не знавший разницы между русским, евреем, татарином, украинцем, она и не подозревала, на каком дремлющем до поры до времени вулкане находится ее страна, а кратер вулкана — кипевшее ненавистью сердце ее вождя, маленького, рябого, рыжего, с рыжими глазами уссурийского тигра и тигриной ненавистью к тем, чьи соплеменники еще несколько лет назад горели в печах Освенцима и Бухенвальда.

Нет, погромов не было. Но тогда же родилось предупреждение: «Бьют не по паспорту, а по морде». Но, между прочим, из-за паспорта тоже…

В сорок восьмом, в положенные шестнадцать лет, Майя получала паспорт. Казалось бы, сложностей — никаких: Но девушка должна была решить непростой вопрос для себя, связанный с пятым пунктом — «национальность». Еврейка — или русская? По отцу или по матери? Вообще-то по советскому закону национальность определяется по отцу. Но этот закон, в отличие от многих других, не строг. Позднее, после антисемитских налетов товарища Сталина и установления квоты — по секретной инструкции Маленкова, разосланной в обкомы, а оттуда — в горкомы, райкомы, парткомы и кадровикам «по принадлежности», — устанавливалась тощая «процентная норма» — не более пяти процентов «лиц еврейской национальности» принимать на работу и в популярные вузы, но и эта цифирка нередко урезалась до размеров, непристойных для пролетарского интернационализма, исповедуемого партией большевиков. Лицам с неподходящим профилем был практически закрыт доступ в университет, иняз, МГИМО, на элитные факультеты пединститутов, но зато оставались широко раскрытыми двери в институты с недобором студентов — рыбный, торфяной, нефтяной. Пожалуйста, товарищи евреи, ловите себе на здоровье любимую вами фиш и осушайте болота, кроме вас это делать некому.

Ну а на работу устраивались кто как мог. Отделы кадров, в которых и по сей день нередко работают бывшие кагэбэшники, с подобными анкетами были начеку и подчас оказывались строже, чем директора-начальники. «Пятый пункт» в самую последнюю минуту, после того как руководящая рука начертывала слово «приняты» на заявлении о приеме на работу, мог стать причиной отказа кадровика, ссылавшегося на «отсутствие вакансий». Да ведь только что они были, вакансии. Куда же вдруг исчезли? «Да здравствует наша родная партия!», «Да здравствует великий Сталин!» — «подсказывали» громкоговорители на Красной площади во время демонстраций. «Да здравствует советская внутренняя и внешняя политика!» И площадь мощно выдыхала: «Ура-а!»

Итак, да здравствует политика государственного антисемитизма…

Задумавшись над выбором, Майя рассказала о своих затруднениях Вале. Котелкина сомнения развеяла быстро, убедительно и, как им обеим показалось, правильно. «Ты же по отцу — еврейка, — ничтоже сумняшеся, заявила Валя. — Значит, и в паспорте ты должна быть еврейкой. Что тут думать? Разве это плохо — быть еврейкой?»