Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось

Добрая и мудрая Валя, больше всех на свете любившая маму и Майю! Если бы она знала, что через двадцать пять лет этот правильный «выбор» будет стоить Майе стольких слез!

…Узнав об уходе великого вождя в бессмертие, Валя горько заплакала и решила пойти проститься, как и вся Москва, скорбевшая о потере. Валя плакала, а Майя оставалась спокойной. Пустить же подругу в пешее путешествие по запруженной народом, перегороженной грузовиками и солдатами Москве не могла, пошла вместе с ней, и, оказалось, правильно сделала.

К Дому союзов они отправились в тот первый роковой вечер, когда тело вождя было только что выставлено для всеобщих слез. И в ту же ночь память усопшего отметили так, как он того был достоин — давкой на Трубной, стоившей жизни многим попавшим в очередную сталинскую «ловушку» честным и доверчивым идолопоклонникам. Медленно, но верно, вместе с толпой, которой не видно было конца, зажатой между стенами домов и чугунной оградой бульвара, шумливой, громко шаркающей подошвами в продвижении своем, они неотвратимо плыли к кипящему котлу Трубной; рукава трех бульваров выбрасывали в котел человеческие потоки. Там, на бульваре, они не знали об озверевшей Трубной, но захотелось им только одного — выбраться отсюда, как угодно, поскорей, и Бог с ним, с этим Колонным залом.

В телепередаче «Старая квартира» (год 1953-й) одна из участниц, пожилая женщина, рассказывала, как, оказавшись в тот вечер в преддверии Трубной, она сумела взобраться на подоконник, что и спасло ее от неминуемой участи попасть на содрогавшуюся от стонов площадь. То же самое сделали и Валя с Майей — прижатые к стене дома, они заметили неподалеку от себя подоконник, с трудом, помогая друг другу, влезли на него, а затем юркнули в подъезд, где и заночевали, устроившись на лестничном марше.

Таким вот вышло у Валентины Котелкиной и Майи Кристалинской прощание с отцом и учителем.

Прощание с эпохой.

6

Спустя три года настал этот вожделенный день, когда, защитив дипломные проекты, подруги получили синие корочки с выдавленным заветным словом «диплом» и маленькие коробочки с синими лакированными ромбиками, на которых герб СССР и скрещенные молоточки под ним означают получение высшего технического образования. Ромбики надлежало носить всегда, на правой стороне костюма; их в массах насмешливо называли «поплавок».

Вместе с дипломами девушкам выдали и направления на предстоящую работу — официальные письма, подтверждающие, что инженеры-экономисты Майя Владимировна Кристалинская и Валентина Ивановна Котелкина обязаны трудиться в течение трех лет на Новосибирском авиационном заводе.

И никуда оттуда. Крепостное право. Только вместо розог — Уголовный кодекс.

В том, что они должны ехать вместе, сомнений не было. На то и дружба, чтобы не только хлеба горбушку, но и судьбу-индейку — пополам.

Новосибирск они выбрали задолго до распределения.

Романтика — сопки, ветра, полярная ночь и полярный день, а вершина радости — северное сияние, и зажигается оно недалеко, за морем, и горит эта небесная диадема негаснущим всполохом.

Но Майя отвергла романтические изыски Котелкиной и с восторгом приняла другое предложение — Новосибирск. Конечно, там тоже романтика: тайга, кедры, Обское море, а главное — там есть оперный театр. «Травиата», «Риголетто», «Фауст», можно хоть каждый день ходить в оперу.

И, собрав пожитки, прихватив даже утюг и кастрюльки — получились два увесистых чемодана на четыре руки, — они тронулись в путь. Втащили чемоданы в вагон, уселись на свои места и перевели дух, только когда поезд тронулся, стал набирать скорость и за окнами побежали платформы подмосковных станций, серые ельники на опушке за насыпью, матово-зеленые молодые сосны. Платформа — перелесок, платформа — перелесок, Москва уже далеко, кто знает, когда они ее увидят снова.

И вот тогда, откинувшись на спинку плацкартной полки, Майя подумала, что этой поездки могло и не быть, она спокойно сидела бы дома.

Дело в том, что Майя могла работать и в Москве. Закон, жесткий к выпускникам вузов — закончил, отработай три года там, куда тебя пошлют, а посылали, как правило, только на периферию, иначе можешь лишиться диплома, а то и попасть под суд, — так вот, закон этот имел одно исключение (для выпускников двух столиц): оставались при распределении в родном городе те, кто имел на это основание, и одним из таких оснований считалось наличие в семье инвалида и иждивенцев. Инвалид был (почти слепой отец), иждивенцы были (неработающая мать и малолетняя сестра). Но Владимир Григорьевич категорически не хотел сдаваться, нетрудоспособным он себя не считал, мог прокормить семью своими головоломками, которые неплохо оплачивались.

Как же хорошо остаться дома, в родной, хоть и многонаселенной квартире, с соседями, которые давно уже мало чем отличаются от родственников и знают не только о том, что варится у соседа в кастрюльке, но и что у каждого на душе. И совсем уж великолепно — вечерами ходить в театр, кино, к тете Лиле, а может быть, и на свидания и назначать их у памятника Тимирязеву на Тверском бульваре.

Как хорошо!