Чуть позже ей позвонил сам Роберт Кеннеди. Плисецкая мучительно отыскивала в заторможенной памяти несколько ответных слов по-английски:
– Thank you… Also… Best wishes…
«Это сущее несчастье быть неграмотной! – напишет она много лет спустя. – Я неграмотна от советской системы, от собственной неизбывной лености, всегдашней мерзкой уверенности, что переведут, объяснят, помогут. А тут никого. Вот и блею, как дитя двухлетнее: Thank you… Also… Best wishes…»
Роберт Кеннеди с женой Этель. 1960-е гг.
Ох, и тут система виновата – выпускала неграмотных балерин!
Торопясь в класс на утренние занятия, она столкнулась на пороге с очередным посыльным, несущим от Роберта коробку с бутылками вина. Ну а уже в классе именинницу встретили со всей торжественностью. Корзина цветов, приветственный адрес, подписанный всеми руководителями поездки, поздравление от посла Добрынина… «Вот что значит родиться в один день с министром юстиции США!..» – мелькнуло в голове у Плисецкой.
Вечером на спектакль пришел еще один из братьев Кеннеди – Эдвард. Во время финальных аплодисментов он поднялся на сцену и расцеловал приму в обе щеки.
– Это по поручению Боба, – пояснил он.
А потом знаменитый импресарио Сол Юрок устроил прием в честь Майи Плисецкой. Он как никто более умел ценить настоящие таланты.
– Соломон Юрок – деловой человек, хорошо понимающий, на ком можно заработать деньги, – говорила о нем Майя Михайловна. – Он прекрасно отличал хорошее от плохого… Ко мне он относился превосходно. Мне запомнилась его фраза: «Мне нужны кассовые артисты, а если публика не идет, то ее уже ничем не привлечешь».
В тот памятный вечер Сол передал балерине поздравительную телеграмму, полученную от ее мужа Родиона Щедрина. Артисты пировали до глубокой ночи – пели, танцевали, произносили поздравления имениннице… В разгар праздника метрдотель мягкой поступью подошел к столу:
– Телефон, мисс Майя…
Майя Михайловна взяла трубку в тесной кабинке возле бара. И опять услышала голос Роберта Кеннеди.
«Долго и горячо что-то мне объясняет. Ничего не понимаю. Здравомыслящему западному человеку невозможно уразуметь, что я совершенно ничего не понимаю по-английски. Ни единого слова. Включаю свою пластинку: Thank you… Also… Best wishes… Подумает министр наверняка, что я совсем дурочка. С таким репертуаром слов и не пококетничаешь…» («Я, Майя Плисецкая»).
После Бостона балетная труппа Большого театра на несколько дней вернулась в Нью-Йорк, где в огромном зале «Мэдисон Сквер-Гарден» состоялось шесть прощальных концертов с разнообразной программой. Плисецкая так же принимала в них участие. А дальше Большой балет выехал на две недели в Канаду…
История с Робертом Кеннеди имела свое продолжение. Через год, за несколько дней до следующего дня рождения балерины, который она на сей раз отмечала дома в Москве, он вновь напомнил о себе. Заместитель премьера СССР Анастас Микоян, только что вернувшийся из Америки, привез Плисецкой букет из пяти искусно выполненных фарфоровых гвоздик – бледно-сиреневых, необыкновенной красоты. С тех пор гвоздики эти всегда стояли в вазе на спальном столике в московской квартире Плисецкой и Щедрина…
Через день после именин, 22 ноября, у них опять были гости. Идиллию прервал чей-то телефонный звонок: включите телевизор, в Джона Кеннеди стреляли!..
«Приникаем к экрану… Ловим каждое слово… Президент убит… Несчастная Жаклин… Я и сейчас нервами помню чувство оцепенения, пустоты, охватившее меня в тот слякотный страшный московский вечер – кто? зачем? негодяи!..»
Тридцать пятый президент США, менее трех лет занимавший свой пост, станет не последней жертвой в семействе Кеннеди…
Английские встречи
В том же 1963 году Плисецкая приняла участие во-вторых гастролях балета Большого театра в Англии. Билеты на все спектакли были полностью проданы задолго до начала этого турне, а лондонские любители балета проводили в очереди больше суток. Конечно, повышенное внимание привлекал и приезд Майи Плисецкой, о которой британцы много слышали. Но ее выступления превзошли все ожидания.
Газета «Таймс» восторгалась после «Дон Кихота» с Плисецкой: «Здесь мы увидели упоение своим танцем, заразительное веселье и радость… Ее открытая улыбка говорила не столько о чувственности кокетки, сколько о свежести раскрывшегося навстречу солнцу цветка. Ее бравурность била через край, но в ней артистка передавала столько теплоты, столько простодушной радости, что мы сразу поняли – ее сердце такое же большое, как сердце Китри».