Майя Плисецкая. Рыжий лебедь. Самые откровенные интервью великой балерины

Провожая Плисецкую до дома, подумал, что она наверняка устала, но – опять-таки балетная закалка – держится молодцом. Поговорив еще немного с Щедриным и попрощавшись, пошел в отель. На обратном пути – прямо на площади уличный оркестрик с виолончелью и… роялем. Я заслушался. Нежданный аккорд – финал счастливого дня! Слушателей-полуночников было не так мало, музыканты резвились вовсю.

Вдруг звонок. Нервный голос Майи Михайловны. Ей кажется, что интервью неудачное: может, не стоило делать видеосъемку. Пытаюсь успокоить – разговор-то был замечательным. Договорились, что с утра приеду, вместе всё посмотрим.

Как шутил Щедрин: «Растворяем плохой холестерин».

Приезжаю. Родион Константинович и Майя Михайловна, немного взъерошенные: Щедрин сердит – о видеосъемке вообще не договаривались. Я каюсь – Майя Михайловна так была хороша, так рассказывала чудесно, что вот, не удержался.

Но чем дольше мы разговаривали, тем больше ощущалось, что Плисецкая и Щедрин настроены решительно: съемку никуда не давать, или переделать, или еще что-то придумать.

Берем паузу. В полном раздрызге иду пройтись по осеннему Мюнхену – не понимаю, что сделал не так. Интервью-то, чувствую, хорошее: так душевно говорили… Все-таки надо попытаться убедить Майю Михайловну и Родиона Константиновича: тут ведь настоящая история, загубим съемку – сам себе потом не прощу.

Возвращаюсь и включаю камеру:

– Давайте хотя бы посмотрим.

Минут через десять раздается голос Родиона Константиновича:

– Маюша, а неплохо, по-моему.

Смотрим дальше.

– Маюша, ты зря переживала, очень хорошо.

Через час мы уже сидели за столом с бокалами вина, Плисецкая быстро почистила авокадо, сварила макароны. Голоса теплели, напряжение спадало. Это были лучшие в моей жизни макароны…

Полгода назад (до трагического майского дня, когда Майи Михайловны не стало, оставалось совсем немного – но тогда и помыслить о таком было невозможно) в кабинете, где я спешно собирался на утреннюю планерку, раздался звонок из Мюнхена.

– Вот смотрим с Родионом Константиновичем фильм (на основе той самой съемки был сделан мини-фильм для сайта «Комсомолки»: не только интервью, но и фрагменты самых известных балетов Плисецкой. – Авт.). Родион Константинович с утра сказал – давай Колин фильм посмотрим. И были как магнитом притянуты. Все-таки очень симпатично получилось: я свой голос услышала… Родион Константинович говорит: и правда, ты – хорошая балерина.

– Ну да, ну да – он только сейчас это понял!

Плисецкая рассмеялась с чудным женским лукавством: «А он мне это еще раз сказал!»

– Вы сами, Майя Михайловна, как произведение искусства.

– Вот как?! Колечка, вы прекрасно исполнили свою роль…

На планерку я давно опоздал – да и бог с ней! Когда повесил трубку, подумал, что, наверное, это и есть тот счастливый момент, когда ты сумел доставить людям радость – а для меня, быть может, эта радость была гораздо значительней. Ведь те, кому понравился наш фильм, – Плисецкая и Щедрин, а значит, радость – двойная. Как хорошо все-таки, что тогда, в октябре 2010-го, ничего не стерли в нервной предъюбилейной горячке…

Плисецкая была неповторимой женщиной. О возрасте она никогда не говорила, но и не скрывала его: круглые даты праздновались ярко и красиво. При этом сама ничего не организовывала. Многое на собственных юбилеях было для нее сюрпризом. Она скучала по публике, по аплодисментам, по стихии творческого полета и восторженного зала. И любила ломать любые сценарии.

…Совершенно, кстати, неудивительно, что ее любимые французские духи назывались Bandit: впервые их привезла в Москву Эльза Триоле, гонкуровская лауреатка, жена поэта Луи Арагона и сестра Лили Брик. Той самой возлюбленной Маяковского, в доме которой, собственно, и познакомились Плисецкая и Щедрин. Не случайно тянуло Майю и Лилю друг к другу: обе рыжие, обе с несгибаемым характером и острым как бритва языком. Даже последняя воля обеих оказалась схожа… Когда Майю Михайловну спрашивали, с кем она близка, Плисецкая неизменно отвечала: я не ищу тех, кто мне близок, я общаюсь с теми, кто мне интересен.

А она была интересна всем.

На одном из ее юбилеев, который отмечался в Кремлевском дворце, кого только не было на сцене: и шаолиньские монахи, и брейк-дансеры, и хор Александрова. А знаменитейший испанский танцовщик Хоакин Кортес так лихо отстукивал на сцене фламенко, так манил прекрасную даму к себе, что Плисецкая не выдержала – руки грациозно взметнулись, и она страстно, под стать ему, прошлась в танце истинной гитаной. А как раз накануне юбилейного концерта мы сидели в каком-то закутке в Большом, и вдруг в разговоре я остро почувствовал: как же ей хочется танцевать! Но теперь она – только зритель… Так что Кортес зажег чертовски вовремя, а Плисецкая не была бы Плисецкой, если б упустила такой подарок.