Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца

Покой и в доме. Пировавшие спят во хмелю. Я чувствую их. Я помню, как приятно, когда тяжесть в лобной пазухе будто рассасывается, язык снова обретает вкус.

Я протапливаю, потягиваю горячий чай, сажусь за пишущую машинку. Я, как суеверный, много лет твержу себе: если ты проработаешь первый день года, будешь творить весь год. Наверное, мне придется всю жизнь наверстывать то, в чем мне было отказано в первые девятнадцать лет: сказки, стихи, былины, романы, рассказы.

Как зачарованный я наслаждаюсь «Песней песни» Шолома – тоже рождественский подарок от Г. В послесловии книги цитируется Гердер[27]: «…объяснить восточную любовь, значит сделать наготу еще более обнаженной». Как верно!

Занесенные снегом холмы. Над ними странствующие по небу облака. На меня набрасывается дерзкий ветер. Дергает мою распахнутую куртку. Растирает мои щеки докрасна. Взъерошивает волосы. Я глубоко втягиваю воздух, выхватываю у бродячего путника несколько сильных вдохов; крошечные капли из бесконечного пространства мира. Где они могли быть выдохнуты вчера?

Тимм следовал за мной через холмы. Теперь он стоит передо мной, вытаскивает из кармана по яблоку для каждого, кусает свое и говорит: «Ты сегодня такой грустный; мне это не нравится».

Шумя, мы всей семьей поднимаемся на лыжах на холм Куллерберг, так его много лет назад назвала моя дочь. Тимм ничком бросается на сани и, ликуя, спускается вниз, к болотным березам. Его мать, со вторыми санями, передразнивает его, только неуклюже, но от этого кричит еще громче, так, что стадо кабанов, испугавшись, вырывается из подлеска и, хрюкая, уносится в сторону Айкенкампа.

Я вмешиваюсь в происходящее. Между двумя съездами я думаю: почему бы нам чаще не играть в такого беззаботного ребенка?

Тимм выходит из деревенского кабака, пропах пивом. Его рубашка порвана. Он упал? Он подрался? Его избили? Почему? С кем?

Я испытываю отвращение, когда взрослые люди дерутся. Ни в молодости, ни в юности я никогда не понимал руку на других. Однажды какой-то пьяный хотел поколотить меня за то, что я посмотрел на его девушку. Хотя одного моего удара было бы достаточно, чтобы этого шатуна положить на лопатки, я как можно быстрее испарился. Моя потребность в гармонии сильнее, чем желание поссориться.

У Тимма, видимо, все по-другому. Информация: «Там были два таких типа, которые собрались подраться из-за одной подруги. Я вмешался и поймал одного…» В кабаке можно получить взбучку не только в нетрезвом виде.

Позже: «Жаль, что ты больше не пьешь. Я бы с удовольствием взял тебя с собой. Раньше ты был гораздо веселее».

Ежедневные газеты заполнены борьбой: боевые позиции. Борьба за план. Борьба со снегом. Борьба за запасы фуража. Борьба с опозданиями…

«Едешь в субботу к матери?»

«Она хочет приехать; мы собираемся отпраздновать твой день рождения».

«Я писал ей, что мы отпразднуем позже; на выходные я пригласил друзей».

«Ну что, здесь не найдется места для нас?»

«Их может быть тридцать, сорок».

Моя первая мысль: парень страдает манией величия. Уж день рождения – это не свадьба. Но на плеть, которая щелкает не переставая, лошади не обращают внимания; какое мне дело, сколько человек он приглашает на свой день рождения? Если он не хочет быть со своими родителями, пусть остается.

Суббота. Я еду в город. Г. не меньше расстроена, чем я.

«Все же мы должны были быть там; сорок человек – дом после этого будет выглядеть, как заброшенная ярмарочная площадь».

«Он снова обещал сделать уборку».

«Ты его знаешь, этого не произойдет».

«Может быть, это и хорошо; молодежь хочет быть среди молодежи».

Поздним вечером Г. просит: «Поезжай; по крайней мере, ты хоть немного побудешь в доме; всегда сможешь убраться оттуда».

Дом ярко освещен. Я едва дышу, когда вхожу в гостиную. В каждом углу горят свечи. Орет магнитофон. Тлеют сигареты. На полу, стульях, лавках – всюду молодые люди, длинноволосые, коротко стриженные, без бороды, с бородой, некоторые с дружелюбным взглядом на меня, другие с вопросом в глазах: «Чего надобно тут этому старому хрычу?»

Между молодыми людьми девушки. Куда ни шагну – пустые винные бутылки, пивные банки.

Некоторые пары танцуют, крепко обнявшись, другие отдельно друг от друга. На скамейке у печки мой сын, в одиночестве. Он держит в руке пустой стакан из-под водки и бормочет: «Так ты уже здесь. Мама тоже?»

«Ты же не хотел, чтобы она приехала».

Продолжительное убедительное кивание. Я сую в руки мальчику наш подарок; альбом репродукций Отто Дикса[28]. Тимм доставляет на мою щеку влажный поцелуй.

«Спасибо! Книга потрясающая».

Я спрашиваю о его подруге М.

Ответ: «Должна сидеть где-то тут».

Теперь девушка висит на его шее. Мне пора идти спать. Засыпаю с мыслью: почему он не представил меня своим друзьям?

Вот ветер говорил перед зимой: стыдно носиться таким грязным! А потом надел чистую, накрахмаленную, белоснежную рубашку.

Тимм смеется, потому что я снова возвращаюсь из леса с багажником, полным дров. Я не могу позволить себе в текущую зиму не думать уже о будущей.