Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца

ВОСПОМИНАНИЯ ОДНОЙ ИСТОРИИ

Офицер СС дарит своему сыну на Рождество малокалиберную винтовку. Вечером мальчик, сияя, приходит из песчаного карьера, стрельбища для солдат, и хвастается: «Четыре выстрела, и кошка была готова».

«Четыре выстрела?! – критикует отец. – Завтра ты достанешь новую кошку, и тогда я покажу тебе, как прикончить ее одним выстрелом».

* * *

Мою совесть терзает вопрос: на что был бы способен каждый из нас при таких обстоятельствах и условиях? Неужели все эти мясники появились на свет мясниками?

Путь человека к гуманности обрамлен вопиющей жестокостью, которая не может быть оправдана никакими аргументами, но причины которой всегда должны приниматься во внимание при обсуждении.

Как, собственно, обстоят дела с нашей моралью, при которой мы живем рядом с оружием массового уничтожения, не испытывая необходимости выходить на улицу каждые двадцать четыре часа и громогласно и убедительно выражать свое несогласие с теми, кто считает, что может использовать его для усиления своей власти и победы в войне. Многие из нас безразличны: ничего не случится… нельзя же постоянно думать о человеческой катастрофе… там, наверху, все отрегулируют… оставьте меня в покое, я больше не могу этого слышать…

На гнилой ивовой кочке хилый побег бузины. Один из грядущих осенних ураганов опрокинет дерево и побег бузины вместе с ним. Деревья тоже не могут выбирать, где им родиться.

Солнце выманило меня из дома на прогулку по холмам. Теперь я, как ослепленный, стою на покрытом настом снеге. Ледяной ветер стягивает мою кожу. Меня трясет от холода. Пара влюбленных воронов, игриво кувыркаясь, пронеслась надо мной прочь.

Передо мной, вдоль извилистой тропинки, стая воробьев, шумная, беспокойная, праздная. Как ватага босоногих мальчишек. Один из них – я.

В книге стихов – обрывок пожелтевшего письма. Рифмы от матери:

Фиалки пробудились после долгой зимней ночи.

Лопаются березовые почки.

Соловьи поют. В этом – я…

На этом месте обрыв; другая половина письма исчезла. Радость от весны, ямбически выстроенная с уверенным чувством ритма, наивно воспетая в нескольких строках. Не разорвал ли я письмо потому, что мне нужна была закладка? В то время я всегда лишь улыбался маминому рифмоплетству. В то время.

И фото: мама окружена детворой: внуки, девочки и мальчики из деревни. Взгляды маленьких людей направлены на уста женщины, которая довольная, как наседка, сидит между своими птенцами. Может, мама рассказывает сказку?

Или рассказ о том, как в детстве она работала на ткацкой фабрике и ее постоянно хвалили, ведь была очень старательной, но однажды она не получила недельную заработную плату, потому что заснула за ткацким станком. Что-нибудь она да рассказывает.

Даже когда мама не рассказывала, вокруг нее были дети. Должно быть, она, как гласит старая китайская пословица, носила в сердце зеленую ветку, на которой любили селиться маленькие птички.

Я сижу за письменным столом, правлю стихи для нового сборника. Многие из этих вариантов имеют уже четвертую, пятую редакцию. Для меня стихотворение редко является завершенным. Доработки занимают больше времени, чем составление.

Внезапно в комнате Тимма звучит проигрыватель. Погруженный в процесс, я не услышал, как мальчик пришел. Музыка настолько громкая, что я уже больше не могу ни о чем думать. Я бросаюсь вверх по лестнице. Сдержанно спрашиваю: «Можешь дать мне возможность работать спокойно?»

В глазах Тимма появился радостный блеск: «Присядь – пластинка Scorpions – ты должен послушать».

Поездка в Шверин. Мы собираемся шикануть, поесть в отеле. Шоссе покрыто льдом. В лесном массиве, на разделительной полосе проезжей части, фазан; беспомощно хлопает крыльями. Я медленно скатываюсь к обочине, чтобы остановиться.

Мне навстречу идет Trabant. Водитель, не останавливаясь, открывает дверцу, с артистической ловкостью хватает птицу. На лице мужчины улыбка победителя. Причина, вероятно, в моей по-дурацки удивленной физиономии.

Тимм: «Нет фазана! Пообедаем в отеле».

Перед железнодорожным переездом протяженный поворот. «На этом месте я всегда вспоминаю тебя».

«Почему?»

«Как-то мы тут проезжали, давно; мне пришлось рассказывать о былом, петь. Я пел песню о королевских детях. После последнего куплета ты некоторое время молчал, а потом грустно спросил: «А принц глубоко утонул?»

На игровой площадке дети. Перед их губами колышется пар, на головах шапки-ушанки с болтающимися помпонами, частички снега на штанинах – как непрерывно они блестят на дорожке для саней. Рядом, словно завидуя, косит из-под своей снежной мантии слон-горка.

Время карнавалов. Мой сын тоже готовится к шутовской кутерьме: у него длинные панталоны, отделанные лохмотьями. Сейчас он будет класть заплаты на старую куртку.