Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца

Ответ М.: «Я иду с ним; он чует, случится что-нибудь или нет».

Любовь не боится опасности; опасность усиливает наслаждение.

Крот. Его следы повсюду: земляные холмики, проходы. Сам он остается невидимым.

Мартовским утром береза усыпана жемчужинами инея: они нанизаны на электрические провода, ими вышит хворый, серый сугроб. Ослепительное облачение умирающей зимы. Из восходящего солнца хихикает дятел.

Я беру на плечо топор, нужно сбить навес для поленницы. Я думаю: «у тебя получится найти деревяшки прямо на опушке леса». Заблуждение! Ищу долго. Как мало их здесь.

Самолет, распыляющий удобрения; на полях начинается весенняя работа. В мое время говорили так: надо ждать, когда конское копыто перестанет застревать в Моддере.

«Ложись в постель со своей простудой».

«Не пойдет».

«Почему? Ты болен».

«Отто в мастерской один».

«Он вбивает гвозди в тяжелые ворота. Я ему там нужен».

Прочь из дома! Я весь в поту, выдираю из кустов одеревеневшие стебли астр и маргариток и зажигаю в себе радостный огонек.

«Первая бабочка!» – восклицаю я и указываю на поляну, залитую теплым полуденным солнцем. Ветер гонит сухой дубовый лист.

А после привычный взгляд в овчарню. Вдруг Паула уже принесла потомство? С неделю она жрет разборчивее, стала доверчивее; толкает меня, когда я прихожу, заставляет почесать, носит упругое вымя. Нет, ничего.

Сюрприз ожидал меня в другом углу хлева: прикованный цепью баран Пауль снова разбил несколько досок. Вероятно, парень мстит за то, что я разлучил его с дамой сердца. Он таращится на меня, будто хочет сказать: цепь остается цепью, к тому же она такая длинная. Или он хочет убедить меня в своей доброте? Я вспоминаю, что наш деревенский пастух однажды сказал: только дикий баран – хороший баран.

Тимм, смущенный, показывает мне письмо от девушки. Там написано: «…я думаю, что это произошло. Приезжай скорее. Я уже не знаю, что нужно делать». Мой сын стоит передо мной, как большой вопросительный знак. «В любом случае, для начала ты должен с ней поговорить».

Знак вопроса становится еще больше.

«Но ведь она может ошибаться».

Знак вопроса становится знаком тире. Меня удивляет доверие; он просит меня спрятать письмо.

Я ощущаю себя пленником того, чьим надзирателем являюсь.

Теплые порывы ветра вытряхивают зимнюю копоть запада из живой изгороди терна. Капля за каплей стекают в овраг. Вода, оставшаяся от таяния снега. Капля за каплей, ручеек за ручейком – кто, как не они, приводит в движение эти дни ранней весны?

Я все еще вижу руку – женскую? – мужскую? – у меня до сих пор перед глазами эта ухоженная рука, которая держит перед камерой мертвых морских птиц. И я до сих пор слышу, как диктор говорит, что легкомысленные капитаны по-прежнему чистят свои танкеры в открытом море. В этой телевизионной передаче для меня кроется идея написать стихотворение о природе. Оно не будет романтично-восторженным. Поэзия о природе сегодня может стать поэзией о проблемах. Леса умирают. Реки загрязняются и даже отравляют море. Некоторые виды животных и растений полностью вымерли. Стихи могут привлечь внимание. Побудить к размышлениям. В природе всё важно, необходимо. Всё неповторимо. Прежде всего дети должны научиться ценить и защищать то, что нас окружает. Без здоровой природы нет здорового человека.

Дни идут. Теперь Тимм уезжает в мастерскую вовремя. Я сижу со своими стихотворениями. Вопреки весенней усталости я хорошо справляюсь с переутомлением. Не происходит ничего исключительного; наши беседы касаются лишь бытовых моментов.

Сегодня погода слякотная. Дорога к деревне напоминает растянутую лужу с кабанами.

Тимм встречает меня; он толкает велосипед по грязи, мопед остался в мастерской. Это старый Третмобиль, велосипед дедушки; год выпуска двадцать четвёртый. Три десятка лет он ежедневно возил своего хозяина к фабрике и назад, двадцать километров, в любую погоду.

Тимм стучит по седлу старой таратайки. «Вещь – класс. Почему наши велосипеды не держатся так долго?»

Тимм позже: «Чёртова грязь сегодня».

«Вчера ты пылко кричал о весне».

«Ну и? Где она?»

«Когда земля готовится зацвести, ты должен смириться с грязью оттепели».

Тимм позже: «Неужели ты на самом деле считаешь, что я должен поехать к девчонке? Разве она уже может знать, будет ребенок или нет?»

«Когда это произошло?»

«Шесть недель назад, после деревенских танцулек, в соломенной хижине».

Тимм позже: «Я уж подумал, что ты снова будешь ворчать, когда я покажу тебе письмо».

«А я подумал: его проблемы, должен сам все уладить».

Тимм позже: «И что мне делать, если у неё будет ребёнок?»

«Что она будет делать? И что будет делать M.? Она хочет оставить учёбу ради тебя».

«Не говори об этом, ладно?»

«Ладно».

Вчера вечером быстро сказал: согласен. Теперь я являюсь носителем тайны. Пусть он сам поговорит с матерью, если сочтет нужным. Обманутой в любом случае останется М.

Как она с этим фактом справится? Все мои соображения – вздор. Ещё ничего не известно.

Над пастбищем овец бабочка-лимонница – порхающие листики солнца. И в моём теле солнечные пальцы смешивают соки желаний.