Майне либе Лизхен

– Ни за что! – громко сказал Герман Иванович и тут же прикрыл рот ладонью, потому что Женя вздрогнула от неожиданности и сменила позу, а Пустовалов посмотрел на него с возмущением. – Ей учиться надо, какая работа! Я работаю, пенсия у меня. Мне сын присылает регулярно. У нее стипендия. Проживем.

– Не нам за них решать, – покачала головой Ба. – Вы уж, Герман Иванович, на нее не давите. Она девочка самостоятельная, сама и решит. Наше дело – молодежи помогать.

– Это да… – сник и без того ни в чем не уверенный, в том числе и в себе самом, Герман Иванович. – Елизавета Владимировна, а отвар из-под орешков мне что… неужели пить?

– Можете колено мазать, – великодушно разрешила Ба. – Главное, чтобы Женя видела, а то выйдем мы с вами врунами первосортными с этой… натуропатией. Скажите, Герман Иванович, а ваш сын к выпечке как относится? У некоторых изжога бывает, тогда мы с Женей лучше пироги не будем затевать, а мясо потушим. Как вы считаете?

* * *

В девять вечера все население дома опять собралось в квартире номер семь за праздничным столом. Хотя именинником и был Герман Иванович, но как-то так повелось, что важные праздники всегда отмечали у Елизаветы Владимировны. У нее и комната просторнее, и посуды больше, и разговоры веселее, и даже еда, приготовленная вскладчину, тоже почему-то казалась всем вкуснее, если ели ее у Елизаветы Владимировны. Пустовалов, Герман Иванович и его сын Иван – большой, толстый, бородатый, веселый и громкоголосый, совсем не похожий на отца, – как и положено мужчинам в подобных случаях, беседовали о важных вопросах, изо всех сил стараясь не отвлекаться на вкусные запахи, доносившиеся с кухни, и лишь украдкой косились в сторону Галины и Жени, которые споро накрывали на стол. Ба распоряжалась на кухне, а Левушка, как пришитый, ходил за Женей из комнаты в кухню и обратно. При этом в руки ему ничего не давали, потому что он все ронял и проливал. Таким образом, все были при деле. Иван Германович только что закончил подробный рассказ о том, как обстоят дела в Объединенном университете ядерных исследований, в котором он вот уже двадцать пять лет трудился вместе с супругой, а теперь и с двумя сыновьями. Дела обстояли в последние годы неплохо, наверху наконец сообразили, что утечка мозгов вскоре может стать критической для организма в целом, и стали вкладывать деньги в фундаментальную науку. Слушатели покивали с одобрением.

– Я уже три квартиры посмотрел, одна хуже другой, – минуту спустя нашел новую тему для разговора Пустовалов. – И они сказали, что других вариантов не будет, выселят принудительно через суд. Как не вовремя все…

– И нам на окраине показали. Ни магазинов, ни транспорта, – пожаловался Герман Иванович. – От конечной трамвая идти по пустырю. Под окнами – завод. А за пустырем, извините, крематорий видно. В общем, я отказался. Обещали еще показать.

– А мне хорошую предлагают! – похвасталась Галина, пристраивая на стол овальной формы блюдо, на котором была выложена порезанная ровными ломтиками, политая подсолнечным маслом селедка с большими кольцами лука сверху. Подумав, она поместила ее поближе к пузатому запотевшему графинчику с водкой и залюбовалась результатом.

– Где предлагают? – ревниво поинтересовался Герман Иванович.

– Что? А! В центре. На Антона Валека. Потому что боятся со мной связываться. И правильно делают… – Галина покосилась на Ивана Германовича и конец фразы произнесла неразборчиво. – Но я все равно не поеду. Раз дорогу не будут строить, то и хрен им. Мне и тут хорошо, – добавила она, любовно оглядывая графинчик и селедочку.

Ба, которая вошла с минуту назад и стояла в дверях, оценивая стол, как полководец поле будущего сражения, спросила у Мокроносова-младшего:

– А вот как вы думаете, Иван Германович, вы все же человек молодой, практически из столицы, – что нам делать?

– Вообще, если бы у дома был статус исторического памятника, – задумчиво произнес Иван Германович, – тогда со сносом были бы большие проблемы. Им понадобилось бы собрать множество документов.