Майне либе Лизхен

Но все молчали, обмениваясь вопросительными взглядами. И тогда вперед шагнул Левушка. Постоял, глядя в пол. Потом так же внимательно изучил потолок и наконец сообщил, не глядя ни на кого:

– Это я…

– Левушка?! Зачем?! Не может быть! Я так и знал! – хором отреагировали на его признание Ба, Женя, Пустовалов и Герман Иванович – последняя реплика была, конечно же, его.

– Я, – подтвердил Левушка.

– Уже легче, – ничуть не удивившись, кивнул адвокат. – Остается выяснить, что именно ты сделал с несчастным диваном, и главное – зачем. Наличие или отсутствие прямого умысла, как известно, влияет на меру ответственности.

– Я туда петарды положил, – сообщил Левушка. – В диван то есть.

– Зачем?! – на этот раз дуэтом выступили Женя и Колесов.

– Какие петарды? – не поняла Ба. – Ты что, с ума сошел? Или у тебя шок?

– Я зна-ал! – с торжеством вставил Герман Иванович.

В общей увлекательной беседе не участвовали лишь мама с сыном, они по-прежнему сидели в углу и тихо любовались друг другом.

Первой оправилась от удивления Женя и бросилась защищать Левушку:

– Нас собирались поджечь. То есть дом. Звонили, угрожали. И мы решили разложить петарды на первом этаже, где никто не живет. Если там загорится, петарды взорвутся, и мы услышим. И успеем вызвать пожарных.

– Интересно, – скептически покачал головой Колесов. – А диван зачем заминировали?

– У нас еще оставались петарды, и я не знал, куда их побыстрее спрятать, чтобы на них никто не наткнулся. – Левушка объяснял Жене, а не Колесову. – У меня Ба нашла бы, у тебя – Герман Иванович. А тут у Галины Павловны – приступ остеохондроза. Значит, она с дивана дня три-четыре не встанет. Вот когда ты ей постель на диван перестилала – я их туда и сунул.

– А маменция стала в постели курить, он загорелся, петарды и рванули! – неожиданно проявил интеллект сын Паша, который, оказывается, прислушивался к разговору.

– Ну… да, – потупившись, не стал отрицать очевидное Левушка.

Паша неуклюже поднялся, тяжело ступая, подошел к Левушке – тот втянул голову в плечи, Женя тоже пододвинулась поближе, готовая закрыть его собой в случае необходимости, а Ба протестующе протянула руки – и увесисто хлопнул Левушку по спине.

– Молоток, парень! Ты, короче, маменции жизнь спас! Она ведь уже у меня горела года два назад, тогда тоже повезло, – Паша хихикнул, будто вспомнил очень смешную историю.

– Он мне еще уколы ставил. И спину тер, – вдруг из своего угла подала признаки жизни Галина. – Ты его не обижай, сынок, ладно?

– Мам, че я – тупой, что ли? – обиделся Паша и даже губы надул. – Я только одно не понял – кто вас поджечь-то собирался. Че за дела?!

– Паш, мне домой надо, – остановил его Колесов. – Давай завтра… то есть уже сегодня все решим. Я со вчерашнего утра на ногах. Тебя поехал встречать – даже домой не заехал, не успел. Господа, я рад, что все так счастливо объяснилось. Надеюсь, до полудня вы не натворите еще каких-нибудь криминальных дел. Разрешите откланяться – очень спать хочется.

– И мы пойдем, сынок. Ты, наверное, кушать хочешь? – проворковала Галина. И, ко всеобщему изумлению, легко поднявшись с кресла, взяла здоровенного Пашу за руку и потащила за собой.

– И все-таки я не понял – откуда этот Паша взялся? – адресуясь к закрывшейся за ними двери, повторил мучивший его вопрос Герман Иванович.

– Утром выясним, – махнула рукой Ба. – Надо бы поспать хоть немного. Пока все не началось.

– Не получится поспать, – вздохнул молчавший до сих пор Пустовалов. – Не доделали мы из-за всего этого. Пусть Женя спать идет. А мы со Львом доделаем.

– Нет, я с вами, – отказалась Женя.

И все трое принялись одеваться.

* * *

К двенадцати часам к дому номер 148 начали подтягиваться журналисты. Особенно радовались фотокоры и операторы – картинка и впрямь была загляденье: все окна первого этажа, заколоченные фанерой, в одночасье превратились в некое подобие «Окон РОСТа». «Помогите спасти наш дом!», «Дом-корабль – памятник архитектуры» и «Господин Новиков, не убивайте наш дом!» – кричали огромные, во все окно, разноцветные буквы. Были даже две картины: на первой толстопузый господин в малиновом пиджаке, с выпученными от жадности глазами тянулся загребущими руками к дому-кораблю, но дом, как живой, в руки господину не давался, отстранялся от него испуганно. На второй тот же самый господин оторопело таращился на сунутый ему прямо под нос огромный кукиш, а на заднем плане красовался гордый дом-корабль под распущенными парусами. Картины были явно нарисованы рукой мастера, и господин в малиновом пиджаке, частенько мелькавший на местных телеканалах, был вполне узнаваем, поэтому журналисты искренне веселились, разглядывая их.