Майор и волшебница

Впрочем, с комендантством обстояло не в пример лучше, чем в первые дни, когда я отдувался в одиночку. В прихожей стоял солидный стол канцелярского вида с табличкой на нем: «Секретарь коменданта города» – на немецком, естественно. Стол Кузьмич с Васей привезли из ратуши, а табличку красиво исполнил Вася. По-немецки он знал слов двадцать, а писать не умел вообще, но Линда написала ему на бумажке, а он добросовестно и красиво скопировал. Сам он сидел тут же, в уголке, что было вовсе не лишней предосторожностью: вчера приперся дерганый лохматый экземпляр и с ходу заявил Линде: он, изволите ли видеть, изобретатель и придумал секретный луч, которым русские в два счета истребят с любого расстояния всю нацистскую верхушку, а также верховное командование и вообще всех, кого считают нужным. Каковой луч – точнее, чертежи лучеиспускательной машины, которые у него с собой, – он готов продать герру коменданту всего-то за пятьдесят тысяч марок золотом и чин генерала Красной армии. Линда, никогда раньше с такими персонажами не сталкивавшаяся, даже растерялась чуточку от его напора, но случившийся в прихожей Вася, узнав от Линды, в чем дело, в два счета спустил изобретателя с крыльца вместе с пухлой папкой чертежей смертоносного аппарата. После чего я определил его на постоянное дежурство в помощь Линде – мало ли какого еще психа могло занести?

Сама гвардии рядовой Линда Белова с деловым видом сидела за столом, а перед ней выстроилась чинная очередь из пяти немцев и одной дебелой немки, которую я уже видел здесь и мысленно окрестил «кабатчицей» (интересно, что нужно этой настырной бабе?). Пятый, седенький немец в тирольской шляпе с перышком, что-то ей вкручивал, как я расслышал, насчет своего кроличьего питомничка, чуть ли не через слово именуя ее «фрейлейн официр».

Линда меня заметила. Наука Васи Тычко не прошла даром – Линда вскочила, вытянулась по-уставному и браво отрапортовала:

– Товарищ комендант, веду прием посетителей! Происшествий нет!

Немцы и немка обернулись ко мне и самым почтительнейшим образом раскланялись.

– Продолжайте, рядовой, – сказал я и пошел на второй этаж, к себе в кабинет. Там, усевшись за стол, оперся на него локтями и стиснул руками голову – ходят слухи, что именно такая поза крайне способствует интенсивности мышления. А мне сейчас как раз требовалось проявить максимум сообразительности…

Если взглянуть со стороны, великолепно себя проявил майор Седых Федор Иваныч, орел степной, казак лихой: вовремя засек немецкую колонну, мастерски взял в «мешок» и большей частью в сжатые сроки истребил. Немцев там ехало что-то около ста семидесяти – точного числа подполковник не знал, потому что орлы мух не ловят. Он был в штабе какой-то шишкой, а мелочами вроде списка личного состава занимался штабной же лейтенантик, сгоревший со всеми своими бумагами во втором «Хорьхе». В любом случае счет получается разгромный – в плен «ваффенов» попало только тридцать восемь, а остальные быстренько отправились к каким-то там своим языческим богам (Чугунцов рассказывал как-то, что СС христианство отвергают, зато вовсю практикуют языческие культы, процветавшие в то время, когда их предки щеголяли в звериных шкурах, – и то же рассказывала Линда, еще и по этой причине крепенько не любившая черных). Что до моих потерь, их потерями-то называть смешно: девять легкораненых. Кореш из штаба дивизии уже звонил и по секрету сообщил, что комдив крайне доволен, и вскорости непременно воспоследуют награды главным участникам, и в первую очередь мне.

Великолепно дела обстоят вроде бы? А вот ничего подобного, совсем наоборот – очень скверно они обстоят…

Мне сегодня же предстоит написать подробное донесение комдиву. И в нем, хоть ты лоб себе разбей, никак нельзя обойти коварнейший для меня вопрос: как же так получилось, что я, орел степной, казак лихой, обнаружил вражескую колонну? Да посреди ночи? Да километрах в десяти от городка, так что хватило времени поднять батальон по тревоге и занять позиции? Просто необходимо это обстоятельство подробно отразить…

Представляете мое отчаянное положение? Правду писать нельзя. В разговоре один на один с комдивом можно было и выложить: уж он-то поверит, помнит Полесье, как и Радаев с Чугунцовым. Ничуть не удивился бы. Но здесь другой случай. В прошлом году в Полесье мы либо не писали никаких бумаг, либо написали исключительно с материалистической точки зрения. Но тогда ситуация позволяла, а сейчас никак не позволяет…

Ничего не остается, как, выражаясь фигурально, пожертвовать собой. Не в прямом смысле, конечно: просто посадить пятно на безупречную доселе репутацию…

Идея понемногу формировалась, так сказать, обретала плоть и кровь…