Майор Мартен Сервас. Книги 1-6

"Чистейшей воды клише", — подумал Чань, глядя на нее, однако все же почувствовал смутное волнение при виде такого странного и пьянящего сочетания вульгарности, элегантности и загадки. А Элайджу просто загипнотизировало невероятное декольте, которое Чань — в отличие от коллеги, он увлекался западным кинематографом — квалифицировал как феллиниевское[399].

А потом Чань подумал, что, наверное, дело не только в этом. Он понял, или ему так показалось, что на самом деле сделало из нее "Королеву". И ее потрясающая грудь была тут ни при чем. И ни при чем была красота ее лица с глазами цвета незабудки, с радужками, обведенными темным ободком, ни в зрачках, суженных до размера булавочных головок — Чань сразу вспомнил запашок в лифте, — ни в губах, чуть тронутых розовой помадой, или в темном макияже. Нет, не это делало ее необыкновенной. В ее манере держаться, двигаться было что-то такое, что не поддавалось никакому определению — и, тем не менее, зачаровывало. Как бы там ни было, а Беата Биргеланд, она же "Вероника", сидела в кресле на небольшом возвышении, отчего кресло становилось похожим на трон, под большим китайским фонарем и разглядывала их, словно подданных, явившихся испросить аудиенции.

— Я независимая труженица, — заявила она. — У меня есть виза и паспорт. И я не нарушила ни одного гонконгского закона. Что вам угодно?

— Ну, конечно, еще бы… — ответил Элайджа, ничуть не смутившись. — Ты ишачишь на триады, а вот это, — он кивнул в сторону дальней комнаты, — как ни крути, есть бордель…

Незабудковые глаза сузились и впились в глаза Старика.

— Что тебе надо?

— Вот этот тебе знаком? — спросил Элайджа, помахав перед ней фотографией испанца.

Вероника вгляделась, выдохнула дым и кивнула, все так же сузив глаза. И еще раз Чань подумал, что этот ее взгляд, словно повисший в пустоте, и суженные зрачки не случайны. Он пригляделся, не найдутся ли какие следы недавнего употребления наркотика, но ничего не увидел.

— Знаком. Он не раз сюда заходил.

— Что он за человек?

— Он из тех, кто обращается ко мне, — с апломбом ответила Вероника, выпустив колечки дыма. — И способен заплатить.

Этот ответ, похоже, рассердил Элайджу, и он с нетерпением продолжил:

— А еще?

Она взмахнула рукой, держа сигарету между пальцами с черным маникюром, и Чань проводил глазами большое кольцо дыма, улетевшее к потолку, где струился приглушенный оранжевый свет от большой лампы. Остальная территория комнаты, где виднелась широкая кровать и два комода, тонула в полумраке. Только на самую середину кровати, как на сцену в театре, с потолка был направлен луч небольшого прожектора.

— Я делаю все, что пожелает мужчина, — ответила Вероника.

Чань уловил смущение Старика, когда тот удивленно поднял голову:

— Все?

— Все…

— А это… не опасно?

— За это мне так дорого и платят.

Вероника произнесла это низким, глубоким голосом с хрипотцой, и улыбка, расплывшаяся по ее лицу, показалась Чаню жестокой.

— Вы оба мужчины, — прибавила она тихо. — И вы, как и я, хорошо знаете, что лишь немногие женщины догадываются о том, что на самом деле происходит в глубинах мужской психики. Сколько женщин в действительности знают, какие непристойные фантазии одолевают их мужей? Но и некоторые мужчины не желают видеть, что происходит в них самих; они предпочитают верить, что этого просто не существует… Но и самые заурядные, и самые мудрые — все подвержены этой напасти, и никто от нее не уйдет. Это ваше… проклятье.

Вероника уставилась на Чаня, и он понял, что это небольшое вступление она привыкла проговаривать, завлекая жертвы в свои сети. Тем же хрипловатым, ласкающим голосом, которым она вещает сейчас и который действует на их рептильные мозги, как массаж. Должно быть, в этом состоял первый этап околдовывания визитеров. Но Чань предвидел, что в запасе у нее имеется еще не один трюк.

— И чего же пожелал испанец? — спросил Элайджа.

— А другие, напротив, смиряются с этим мраком в душе, — продолжала Вероника, словно не слышала вопроса, — холят его, а потом приходят ко мне, чтобы его насытить… В сущности, они — животные… Но животные, наделенные богатым воображением.

— Ты не ответила на мой вопрос.

Она задумалась.

— Он хотел меня избивать, оскорблять, душить платком, симулировать изнасилование и резать меня бритвенным лезвием.

Это прозвучало бесстрастно, как протокол. Никаких эмоций. Чань почувствовал озноб. У него перед глазами промелькнула колючая проволока, обмотанная вокруг последней жертвы, той, что нашли в контейнере.

— Порезать тебя? А в каких местах?

— Груди, живот и ногу.

— Ногу?

Беата Биргеланд встала со своего кресла и медленно подняла подол платья. Оба полицейских проследили глазами за ее движением и увидели ярко-красные туфельки. Правая была надета на каучуковую ступню, за которой виднелась голень из какого-то сплава, скорее всего из титана, а над ним — стык из пенополиуретана, соединявший его с коленом.