Что за вопрос… "Малышка Сю" повернулась к ним спиной и томной походкой двинулась в комнату, где стояла кровать, занимавшая почти все свободное место. Из-за розовых ламп всех оттенков у Чаня возникло впечатление, что он вошел в бонбоньерку или в гримерку актрисы. Пахло земляничной жвачкой и дешевыми духами. Маленький вентилятор шевелил гладкие и блестящие волосы Малышки Сю. В крошечной комнатке было душно. Официально девушки соблюдали законы Гонконга, где проституция дозволялась, а бордели и сутенерство запрещались. Согласно этим законам девушки числились "независимыми труженицами сексуальных услуг". И, само собой, никаких сутенеров, никаких закрытых домов терпимости. Одаренные богатым воображением гонконгские законодатели призывали придерживаться хорошо известного принципа: "Каждой женщине — своя комната". Каждая проститутка должна была предоставить счета за воду и электричество. Разумеется, едва закон вышел, его тут же обошли. И везде богатое воображение законодателя сразу уравновесили нарушители: большинство девушек подчинялись триадам, а те на корню скупали жилые дома и разделяли их в расчете на то количество комнат, какое требовалось, чтобы девицы не нарушали закон. В Фуджи-билдинг была сто сорок одна такая комната.
— Так что тебе нужно, Элайджа? — повторила Малышка Сю, усевшись в изголовье кровати и обхватив руками колени.
Старик сел с ней рядом на край кровати, достал телефон и показал ей фото с паспорта Игнасио, которое появилось на экране.
— Ты его знаешь?
Показалось? Или в глазах девушки что-то промелькнуло?
— Да…
Элайджа еле заметно улыбнулся и дружески положил руку на ее худую коленку.
— Сомневаюсь, что самая известная из девушек Фуджи не видела, как он сюда заходил.
— Он заходил всего раз… — ответила она и подняла глаза. — Что он натворил?
— Он не оценил твоих услуг? — спросил Элайджа, не ответив на вопрос.
По ее лицу промелькнула странная гримаса. Она посмотрела на Чаня, и тому почему-то стало очень тревожно.
— Я не смогла дать ему то, чего он добивался.
— А чего он добивался?
Взгляд девушки перешел с Чаня на Элайджу и остановился. На лицо снова набежала тень. Чань ощутил знакомые мурашки на затылке.
— Этот тип чокнутый, больной на всю голову. Я таких уже встречала: им все мало, надо еще и еще. Им всегда надо пойти дальше всех запретов и забрести в жуткую грязь. Они думают, что с нами можно вытворять всё, любые гнусности. Что свежая плоть для того и создана. — Она тряхнула головой. — Они — насильники по природе своей, им нравится унижать, опускать… И чем больше они унижают и насилуют, чем гнуснее и грязнее их фокусы, тем больше они чувствуют себя на коне.
Ее слова шелестели, как ветки бузины под ветром, и Чань почувствовал, как по спине пробежал холодок.
— Некоторые заходили слишком далеко… Случалось, что находили мертвых и изуродованных девушек… В Гонконге они быстро исчезают. Такими, как мы, никто не интересуется, их словно вообще нет, они невидимки.
Чань ничего не сказал, но он знал, что она права. В прошлом году Государственный департамент США в надзорном рапорте о жестоком обращении с людьми поставил Гонконг на второй уровень. Это означает, что город не предпринимает ни малейших усилий ни к расследованию бесчисленных случаев насилия над женщинами, ни к идентификации жертв насилия. В Гонконге человек вообще ничего не значит, особенно если он иностранец — филиппинец, индонезиец, таец, русский или китаец с континента.
— Ты отвлеклась, — прошипел сквозь зубы Элайджа. — Так чего он добивался?
Малышка Сю бросила на него язвительный взгляд.
— Он хотел… разыграть сцену насилия. Устроить симуляцию… И требовал, чтобы у него была власть бить меня, делать мне больно и брать меня силой. Он желал, чтобы я сопротивлялась, и еще — он сам так сказал —
"Независимые труженицы", говоришь? Так вот почему эти девчонки предпочитают работать вместе с триадами: из соображений безопасности… Пульс у Чаня отстукивал не меньше ста пятидесяти ударов в минуту. Он вспомнил, что после окончания учебы Игнасио Эскуэр участвовал в гуманитарных проектах в воюющих странах. Неужели это там он обрел вкус к экстремальному насилию, или такая склонность была у него и раньше, еще до отъезда?
— Этот тип, — продолжала Малышка Сю тоненьким, почти детским голосом, — наводил жуткий страх. Когда он меня "укрощал", глаза у него становились совсем черными. Какими-то пустыми, без жизни. Как у акулы… Что, все-таки кончилось тем, что он кого-то убил?
Элайджа нахмурился и сказал тихо:
— Очень может быть.
У Чаня пересохло в горле. С той минуты, как они вошли, он не произнес ни слова, но девушка то и дело посматривала на него. Ему показалось, что он сейчас задохнется, и очень захотелось снова оказаться на улице.