Майор Ватрен

Франсуа миновал несколько небогатых домов. Одни были разворочены снарядами, другие стояли с раскрытыми настежь дверями.

В окно одного домика они увидели скромную столовую. Она одна, кажется, осталась нетронутой, со своим стареньким буфетом, с расписными тарелками на стенах, портретами усатых зуавов и старых дам с шиньонами и с пейзажем, нарисованным на дереве: «Память о Дьеппе». На накрытом столе стояли фаянсовые глубокие тарелки, грубые деревенские стаканы и еще полная суповая миска. Один из солдат собрался было влезть в окно, но Субейрак остановил его, охваченный чувством уважения к этому бедному мирному очагу.

Дверь была заперта. Дом не ограбили, только открыли окно, а может быть, оно распахнулось само. Франсуа притворил ставни, но они снова открылись. Солдаты угадали его желание и накрепко забили ставни булыжниками за неимением молотка.

Франсуа снова пустился в путь. Городок хранил полное молчание, начавшее уже тяготить офицера.

По дороге из Живе в Реймс он заметил за роскошной решеткой сад и статую целомудренной Венеры, грациозно прикрывающей скрещенными руками грудь и живот. Лужайка перед домом была загажена, на зеленой подстриженной траве пламенела под заходящим солнцем красная подушка. Немного дальше, на мраморном балконе Франсуа разглядел дощечку с надписью, наполовину скрытую плющом. Эта нарядная, просторная вилла, построенная в стиле 1925 года, с горизонтальными пролетами окон и дверей и низкой крышей, принадлежала местному врачу, коллеге Дюрру, Франсуа вошел первым. Ворота, как только он толкнул их, раскрылись с таким же лязгом, как и ворота на вольмеранжском кладбище.

По лужайке были разбросаны женские лифчики и трусы. Один из солдат поднял и с изумлением вертел в своих грубых пальцах изящные трусики, отделанные дорогими черными кружевами.

— Вот уж никогда не подумал бы, — пробормотал он.

Вероятно, он был шахтером. Второй солдат смотрел на него с видом превосходства. Парень засмеялся, вообразив себе нечто, видимо, совсем для него новое, и сунул трусики в карман. Субейрак хотел приказать ему бросить их, но раздумал, настолько все это было нелепо.

С самого крыльца приходилось идти по разноцветным стеклянным осколкам, как в той винной лавке. Не побывав в недавно разоренном жилище, трудно себе представить, что в одном доме может быть такое количество стекла! Стекла! Стекла и бумаги.

Внутри виллы было прохладно. Франсуа не надеялся найти в этом доме много провизии, раз здесь уже побывали санитары Дюрру, но какое-то необъяснимое чувство побудило его войти в дом.

В living-room[24], как и во всех комнатах, громоздилась переломанная мебель. Стекло на большой, криво висевшей акварели Диньимона было разбито. Звездообразная трещина лучилась на розовой груди парижанки, которая не отказалась бы от шелковых штанишек, спрятанных в солдатском кармане.

— Вот так работа! — сказал шахтер.

— Как тебя зовут? — спросил Субейрак.

— Рядовой Филипон, господин лейтенант.

— Рядовой Дюфур, — представился второй, — бывший почтовый служащий.

— А вы, оказывается, не нашего полка, — заметил Субейрак, разглядывая их номерные знаки.

— Так точно, господин лейтенант, — сказал Филипон. — Мы из тридцать третьего. Только что явились из отпуска. Мы должны были встретиться со своими в Ретеле, вот мы и прибыли в Ретель. Майор с белыми усами велел нам пока остаться с вами.

Солдат огляделся.

— Много тут добра.

— Да, — ответил Субейрак.

Пора было уходить, но какая-то неведомая сила удерживала Субейрака. Он больше не думал о продовольствии. Он поднялся по лестнице. На ступеньках валялось выброшенное из шкафов белье всех оттенков, ценные вещи, мохнатые полотенца…

— Ну и сволочи же эти фрицы! — сказал бывший почтовый служащий Дюфур.

Субейрак прикусил губу. Ни в Киршвейлере, ни здесь еще не ступала нога немца.

Белая гладкая дверь вела в ванную комнату, такую же большую, как столовая у матери Субейрака. Мародеры особенно потрудились над керамикой, зеркалами и флаконами духов. Лучи заходящего солнца переливались в бесчисленных осколках битого стекла. С пола поднимался слабый женственный аромат перемешанных духов. Розовая, вделанная в стену ванна треснула.

Солдаты шли за лейтенантом. По мере того как они продвигались, бешенство все больше охватывало Франсуа. Но его ждало нечто худшее: груды изорванных, растоптанных книг. На полметра от пола громоздились брошюры, гравюры, старинные эстампы, комплекты редких журналов. Он нагнулся. Книги восемнадцатого века, переплеты времен романтиков, современные оригинальные издания. Несколько раз ему почудилось во всей этой бумажной неразберихе колдуньи на помеле, черти, бесы, ведьмы и козлы.