Майор Ватрен

Майор храпел, Гондамини отрывистым голосом диктовал донесение. С улицы доносилась обычная музыка ночи — «маленькая ночная серенада», только не Моцарта: крики сов или каких-то хищных птиц и далекие орудийные раскаты. Нет, эта ночь и день и снова ночь были просто дурным сном. Манье, которого не смогли вывезти в тыл и у которого в убежище Эль-Медико оставался только один шанс из десяти, — это лишь видение кошмара, Компьен, конечно, не взят немцами.

Нет, довольно предаваться пустым мечтаниям! Это слишком легкий путь. Франсуа попытался рассуждать:

Анни, послушай и пойми меня. Я прекрасно сознавал, какая надвигается драма. Я понял роковую неизбежность этой бессмысленной войны. Я готовился к последним каникулам в солнечном порту. Я не купил зимнего костюма и заказал себе брюки для верховой езды. Я умышленно оставался без гражданской одежды. Поездка в Коллиур, Анни, была моим прощанием с мирной жизнью. И с молодостью тоже. Ты не знаешь, как долго я взвешивал возможность этой поездки. Я надеялся, что неотвратимое приближение войны и переход от дипломатии к стратегии оставят нам какую-то лазейку между миром и войной… и можно будет выкроить еще несколько дней счастья. Незадолго до того — в июле — я проходил военное обучение, нам объяснили, как полк приводится в боевую готовность. Я оставил дома уложенный чемодан, Анни. Я никогда не говорил тебе об этом.

Внимание в нем ослабело, как меркнущая лампа, и грезы баюкающими волнами вновь завладели им.

Каркассон, который так хорошо виден из поезда, великолепие его розовых каменных стен… надо будет все-таки поехать когда-нибудь и вблизи осмотреть каркассонские крепости… и замок Сальз, словно во всеоружии возникающий из красных скал Корбьер, и пруды, и деревушки, окруженные водой и скрытые от туристов… лодки, дремлющие на лагуне… прямо над своими отражениями.

Юг во всей красе встает в воображении лейтенанта Субейрака. Он вспоминает: никогда еще жизнь не была такой сладостной, как в то лето, когда прелесть ее усиливалась от сознания нависшей над ней угрозы. Изменение в расписании поездов в Порт-Вендре задерживает на полчаса радость встречи. Платформа пустынна. Франсуа стоит на мягком от жары асфальте. Он видит выжженный солнцем пейзаж, скалу бесстрастной Маделош над морем и само, море, раскинувшееся, как у Матисса, густо синеющее между домами. На платформе печет, в здании вокзала темно и прохладно. Он заходит туда. Девочка-цыганка с блестящими черными глазами напевает:

В стране фанданго
И мантилий…

Он счастлив, и песня не причиняет ему боли. Между камнями пробивается вверх цветок алоэ. Субейрак ждет автомотрису, которая отвезет его к Анни, приехавшей в Коллиур раньше, чем он.

Вот она стоит на игрушечном вокзале Коллиура, уже загоревшая, в простом пляжном белом платье, открывающем ее смуглые плечи, с тем выражением покоя, которое всегда появляется на ее лице после нескольких дней отдыха.

Они спускаются к морю. Франсуа с трудом приноравливается к медленному шагу молодой женщины. Он узнает каждый лоток, каждую террасу, каждого встречного, каждый темнеющий дверной проем, с занавесом из длинных нитей разноцветных бусин, которые позвякивают на ветру. В глубине переходов он угадывает безмятежность этих почти испанских дворов. Он соскучился по ракушкам, по рыбной похлебке, изголодался по морю, по лодкам, по ощущению палящего солнца на коже, изголодался по Анни!

Анни смотрит невозмутимо и безмятежно на страстного и беспокойного любовника, которого ей отдавал жадный город и которого война столь быстро должна была отнять у нее. Она говорит ему чуть насмешливо:

— Ты влюблен?