Майор Вихрь

— Зачем же так пессимистично? Не надо так. Мы вам предлагаем иной план...

— Кто это «мы»?

— Мы — это антифашисты.

— Ну, давайте, антифашисты. Послушаем ваш план. Для записных книжек.

— План прост. Вы ведь, я помню, говорили отцу, что находились в Гамбурге во время восстания двадцать второго года.

— Имейте в виду, Тромп, что я был против папаши этого самого эсэсовца. Я стоял за Веймарскую республику. Я тогда очень не любил коммунистов. Я вообще не люблю коммунистов.

— Не будем уходить в дебаты. Вы являетесь к этому типу, вернее даже, ненароком встречаете его у подъезда его дома — мы вам в этом поможем — и останавливаете его, задав только один вопрос: не Либо ли его фамилия? Вы, конечно, будете в форме. От того, что он вам ответит, будет зависеть все дальнейшее.

— Он мне ответит, чтобы я убирался к чертовой матери.

— Вы майор, а он лейтенант. Он никогда так не ответит.

— Ну, допустим... Дальше? Я готов слушать вас дальше, чтобы более мотивированно объяснить вам мой отказ.

— Следовательно, он не пошлет вас к черту. Он спросит, кто вы. Вы представитесь ему. Вас, фронтового корреспондента, героя Испании, Абиссинии и Египта, знают в армии. Он начнет говорить с вами. Обязательно начнет с вами говорить. А вы его спросите только об одном: не помнит ли он своего, безмерно на него похожего отца, одного из руководителей гамбургского восстания, видного немецкого коммуниста. Вы сами увидите его реакцию на ваши слова. Мы все дальнейшее берем на себя. Понимаете? Для вас оправдание: вы хотели дать в газету материал о том, как сын врага стал героем войны, — мальчик ходит с орденами, ему это импонирует. Вы не обязаны знать их тайн, вы пишущий человек, вы не вызовете никаких подозрений. Пусть корреспонденцию снимает военная цензура — вас это не касается.

Все дальнейшее у Вихря было продумано абсолютно точно: за домом Либо устанавливается слежка. Телефона у него в квартире нет — он живет в пяти минутах от казармы. Куда он пойдет и пойдет ли вообще после разговора с Траубом — это первое, что обязано было дать наблюдение за его домом. Если он целый день никуда не будет выходить, тогда следует приступать ко второй стадии операции, которую Вихрь брал на себя. Если же он пойдет в гестапо, Тромпчинский предупреждает Трауба. А сам меняет квартиру. Если же он пойдет к себе в штаб, тогда вопрос останется открытым. Тогда потребуется еще одна встреча писателя с Либо, тогда потребуется, чтобы Трауб срочно написал о нем восторженный материал и постарался напечатать в своей газете.

— По-моему, из этой затеи ничего не выйдет, — сказал Трауб. — Хотя то, что вы мне рассказали, довольно занятно. На будущее это может пригодиться. Ну-ка, еще раз — с карандашиком — изложите мне ваш план. И подробней остановитесь на том, чем это мне может грозить. Последнее не от страха, а из любопытства и разумной предосторожности — куда-то надо спрятать дневники.

— Ну, это рано...

— Я не знаю, что такое рано. Я знаю только, что такое поздно. И потом один слабый пункт в вашей программе: я в глаза не видел этого самого папашу Либо. Какой он? Вы его фото имеете?

— Фото у нас есть.

— А вдруг они мне покажут с десяток фото и спросят: ну, какой из этих всех папа Либо? Что я отвечу?

— Вы убеждены, что у них остались эти фото?

— А почему не допустить такую возможность?

— Вообще-то это тема для раздумья.

— В том-то и дело.

— Здесь только одно «за»: они не успеют затребовать из картотеки гестапо эти фото, если они есть.

— То есть?

— Их прихлопнут. По всему, очень скоро наступит конец.

— Очень вы оптимистично говорите с немцем. Осторожней надо, сердце-то у меня немецкое и мозг тоже.

— Чем скорее наступит конец теперешним вашим хозяевам, тем будет лучше для Германии.

— Это слова, Тромп, слова... Гнев против наших вождей обратится в глумление над нацией. Разве нет?

— Я думаю, нет.

— Вы оптимист, неисправимый оптимист... Ладно, хорошо, милый мой представитель низшей расы, давайте попробуем спасти Краков вместе. Хоть подыхать будет не совестно. Вы, кстати, никогда не видели тот циркуль, которым наши идиоты промеряют черепа у неполноценных народов?

— Видел.

— Где?

— Меня промеряли.

— Ради бога, извините, Тромп.

— Завтра я заеду за вами, да?

— Видимо, заезжать за мной не стоит. Просто давайте мне адрес, я там поброжу сколько надо и попробую начать роман.

— Бродить там не надо. Либо — человек аккуратный, он возвращается из казармы вечером между семью и семью пятнадцатью.

— А как я его узнаю?

Тромпчинский достал из кармана фотографию и положил ее на стол.

— Вот, — сказал он, — запоминайте.

Трауб внимательно рассмотрел фотографию и вздохнул:

— Эх вы, антифашисты... Раньше не могли мне это показать? Я бы сыграл партию с нашими фотокорреспондентами. Попросил бы их снять мальчика, сочинил бы историю про Гамбург.

— Сколько вам на это нужно времени?

— Хотя бы два дня.

— День.