Майор 'Вихрь'

- Был, был, - отвечает за меня Василий Иванович, - ему так морально спокойней, перед собой он красиво выглядел, как циркач под куполом. Ну как, теперь будешь продолжать в прятки играть? Снова молчишь? У нас деньги на транспортные расходы есть, мы тебя живо туда доставим. Молчи не молчи там тебя сразу признают.

- Чего вам надо от меня?

- Не "чего", а "что". Нехорошо, актер, культурный человек, а, как говорится, падежов не знаешь.

Меня словно тазом по голове стукнули - все зазвенело, заухало, зарычало. Откуда ж они про актера-то? Этого даже в лагере, на шахте "Мария", нигде в делах не было.

- Не таращь, не таращь зенки-то, - улыбается Пал Палыч, - мы теперь все-все про тебя знаем, подследственный.

- Ну вот что, хватит куражиться, - заключает Василий Иванович, - теперь ты сам у себя в руках: хочешь жить - живи, надоело - молчи. Нас ты больше не интересуешь, ты нам теперь, как голенький, понятен. Придется тебе, если хочешь жить, выступить перед микрофоном под тем именем, которое тебе даст гестапо, твой тамошний следователь; расскажешь про чекистское житье-бытье и объяснишь доблестным красным воинам, что ты решил сбросить чекистскую хламиду и поменять ее на форму русской освободительной армии генерал-лейтенанта Власова. Понял мою мысль?

- Не до конца.

- Я поясню. Ты должен будешь сыграть роль чекиста, который перешел к нам, легендочку тебе создадут - прелесть легендочку, цыпуленьку. Ну и на процессе у них дашь показания, расскажешь про то, что им требуется. Вот так.

- Не пойдет.

- Пойдет. Иначе мы папу замажем твоим предательством. Усачевка, дом семь, Богданов Степан, безногий инвалид гражданской войны и красный герой.

Меня будто озарило - доцент! Сергей Дмитриевич! Он! Больше некому! Глазки голубенькие, брови пшеничные, торчком, осанка благородная, скорбная - он, кто ж еще?! Больше-то об этом никто не знает! Дурак! Растекся, русскую речь услышал! Ненавижу немцев? А как быть тогда с русскими? Сергей Дмитриевич - не герман, он - наш! Наш он! Наш!

- Да ты дыши, дыши носом, - серьезно советует Василий Иванович, - не злись. Злость в проигрыше - наихудший советчик. Вот, полистай Уголовный кодекс РСФСР, там пятьдесят восьмая статья популярно разъясняет, как следует поступать с членами семьи изменника родины, то бишь перебежчика. Портреты у нас твои есть, фуражечку пририсуем, шрамики заретушируем и дадим текст: "Дорогой отец! Как сейчас, вижу тебя в Москве, на Усачевке, 7, в нашей квартире, - безногого инвалида гражданской войны, брошенного на произвол красными. Здесь, в рядах русской освободительной армии, я борюсь с коммунистами и евреями, поработившими нашу родину! Друзья солдаты! Переходите в наши ряды" - и так далее и тому подобное, я-то текстов не составляю, у нас особый отдел этим занимается: распишут - как в очерке Эренбурга: не веришь, а все равно слезу пустишь.

- Мне надо подумать, - говорю я после долгой паузы. Я знаю, что надо сделать. Прийти в барак и задушить доцента. Он провокатор, он не должен жить.

- А ты здесь думай, подследственный, - предлагает Пал Палыч.

- Нет, вопрос слишком серьезен, я так не могу.

Василий Иванович начинает тихонечко, осторожно посмеиваться.

- Нет, - смеется он, - нет, Степа, не выйдет у тебя номер, не пройдет... Мы своих друзей в обиду не даем, ты это запомни.

- Давно он у вас?

- Сергей Дмитриевич-то? Давно. С год.

- Избили его вчера крепко ваши люди...

- Ничего, зато сегодня как следует накормят.

- А чего ж вы его не отпустите? Тоже небось обещали отпустить, как и меня?

- У тебя перед ним одно преимущество, подследственный, - говорит Пал Палыч, - молодой ты, а он - старик, ему по нонешним временам ходу нет. Солдат тот ценен, который бегать может и пушки из грязи тащить.

- Нет, пустите в зону. Дайте день, куда я от вас денусь?

Василий Иванович перебрасывает листок календаря и отмечает красным карандашом: "Степа Богданов, артист".

- Лады, - соглашается он, - только, чтоб ты не бедокурил, мы тебя на день в одиночку поместим, там и подумаешь.

- Она в зоне, одиночка-то, подследственный, - улыбается Пал Палыч, - в зоне.

- Так что смотри, - заканчивает Василий Иванович, - нам ты не важен. В гестапо на тебя замкнули. Мы сами понять не можем, ей-богу. Они ж аккуратисты, европейцы, у них беспорядок не проходит, раз они чего задумали - так умри, а исполни. Может, они уж и забыли про тебя, разве мало вас, таких, но - приказ есть приказ, поди его не выполни. А Серега ничего работает, верно? Он нам переколол народа до черта! На интеллигента подследственные падки: он стихами вам души растормаживает, отходите вы от рифмы, как глухари, забываетесь.

- Дай-ка Уголовный кодекс взглянуть, - прошу я его.

- На. Пятерка с высылкой и поражение в правах. И карточку отымут. Кранты-колеса придут твоему родителю, это точно.

Степан закурил, длинно сплюнул, вздохнул и снова надолго замолчал.