Майор 'Вихрь'

- Меня заперли в одиночке, - продолжал он тихо, с хрипотцой. - Там было тихо, ни единый звук не доносился. Высоко под потолком маленькое, сплошь зарешеченное оконце. Я видел через него крохотный кусочек неба. Оно было серо-черное. Потом небо сделалось черным, а потом, когда пришла ночь и взошла луна, оно стало белым, словно подсвеченное юпитерами.

Я не мог уже ни о чем думать. Все отупело во мне, стало каким-то тяжелым и чужим. Я начал чувствовать вес своих пальцев, нога мне казалась стокилограммовой и очень холодной. Я возненавидел свой лоб - такой тонкий, выпуклый, и кожа по нему нелепо ерзает, а за этой дряблой кожей и за тонкой костяшкой лба (из черепов студенты медики делают прекрасные пепельницы) лежит красно-серая масса мозга. Нас учили гордиться тем, что мы, люди, в отличие от зверей, можем мыслить, то есть понимать, и, поняв, принимать решения. Мозг все чувствует и понимает, он - всемогущий хозяин моего тела, но он не мог помочь мне, он только ежесекундно и постоянно фиксировал тот ужас, который рос во мне, и ничего я не мог с собой поделать.

Время остановилось. Смена цвета неба - ерунда и глупость. Времени больше не было. Скоро утро. А тогда они приведут меня к себе и снова будут тихо говорить и смеяться, и грызть свои ногти, и щупать животы, и заставлять меня предать отца, обречь его на позор , члена семьи изменника родины, а в том, что они так будут поступать, я не сомневался: они звери. Больные, неизлечимо больные звери, от них может спасти только пуля или веревка.

...Они вернулись в лагерь для перемещенных поздно : вечером. Коля нес на спине уснувшего Степана. Чтобы не привлекать к себе внимания, он пел власовский гимн - не громко, но так, чтобы его слышала охрана, состоявшая из власовцев. Один из охранников обернулся:

- Упился?

- Есть маленько.

- Не шумите в бараке, а то немцы шухер подымут.

- Мы тихонько, братцы, - пообещал Коля, - до завтра проспимся, а потом - айда...

ЧТО ЕСТЬ ПОЛЯК?

Трауб зашел к адвокату Тромпчинскому вечером, когда отгорел красный, поразительной красоты закат. Его не было. Сын - Юзеф сидел в темной комнате, играл Шопена. Лицо его, выхваченное из темноты зыбким светом свечи, было словно выполнено в черно-белой линогравюре.

- Вы любите только Шопена? Что-то вы никогда никого больше не играете, - сказал Трауб.

- Шопена я люблю больше остальных.

- Этим выявляете польский патриотизм?

- Ну, этим патриотизм не выявишь...

- Искусство - либо высшее проявление

атриотизма, либо злейший его враг...

- То есть?

- Либо художник воспевает ту государственность, которой он служит, либо он противостоит ей: молчанием, тематикой, эмиграцией.

- Вы считаете, что художник второго рода - не патриот? По-моему, он куда больший патриот, чем тот, который славит свою государственность. Я имею в виду вашу государственность, конечно же...

- Слушайте, Тромп, отчего вы рискуете так говорить с немцем?

- Потому что вы интеллигентный человек.

- Но я немец.

- Именно. Интеллигентный немец.

- А мало интеллигентных немцев доносит в гестапо?

- Интеллигентных? Ни одии. Интеллигент не способен быть доносчиком.

- У вас старые представления об интеллигенции.

- Старых представлений не бывает.

- Занятный вы экземпляр. Я кое-что за вами записывал. Вы никогда не сможете стать творческим человеком, потому что вами руководит логика. Злейший враг творчества - логика и государственная тирания. Хотя вообще-то это одно и то же.

- Ни в коем случае. Логике противна тирания.

- Логика - сама по себе тиранична, ибо, остановившись на чем-то одном, она отвергает все остальное.

- Но не уничтожает. Здесь громадная разница.

- Если идти от логики, то отринуть - это значит обречь на уничтожение.

- Это не логика, это софистика. А что вы такой встрепанный, милый мой вражеский журналист?

- Заметно?

- Очень.

- Иногда я начинаю глохнуть от ненависти к происходящему, а потом тупею из-за своей трусости. Они всех нас сделали трусами, презренными трусами!

- Полно, Трауб. Человека нельзя сделать трусом, если он им не был.

- Э, перестаньте. Не люблю пророков. У нас их хватает без вас. Можно, все можно. Человек позволяет делать с собой все, что угодно. Он поддается дрессировке лучше, чем обезьяна.

- Что случилось, Трауб?

- Вы как-то просили меня достать бумаги...

- Ну?

- Ничего не обещаю. Ненавижу обещать - влезать в кабалу. Словом, если у меня что-либо получится, я постараюсь помочь вам... Вот, кстати, поглядите, - сказал он и положил перед Юзефом листовку, отпечатанную в Берлине.

"Рейхсфюрер СС и начальник германской полиции распорядился, чтобы все рабочие и работницы польской национальности носили на видном месте с правой стороны груди любой одежды изображенный здесь в натуральную величину матерчатый знак. Знак следует крепко пришивать к одежде.