Майский цветок

Ректоръ продолжалъ говорить о своей лодкѣ; «Все будетъ готово къ пятнадцатому августа, и уже рѣшено со священникомъ, что тотъ придетъ въ этотъ день, послѣ полудня, для освященія… Но чортъ возьми! Еще кое-чего не хватаетъ! И какъ объ этомъ не подумали! Для крестинъ нужно имя, а имя еще не выбрано. Какъ же назвать эту лодку?»

Эта неожиданная задача привела всѣхъ въ волненіе, даже беззаботный Антоніо спустилъ на землю свою гитару и принялъ размышляющій видъ… «Вотъ! онъ придумалъ…» Его воинственныя чувства, его воспоминанія о королевскомъ флотѣ вдохновили его. Лодка будетъ называться «Грозный Стрѣлокъ».

– Какъ? Что вы на это скажете?

Ректоръ не нашелъ возраженій. Этотъ добродушный и мирный толстякъ гордо выпрямлялся при мысли, что его лодка будетъ называться «Грознымъ Стрѣлкомъ»; онъ уже видѣлъ ее разсѣкаюшею волны съ хвастливымъ изяществомъ португальскаго фрегата. Но женщины возстали: «Какое странное названіе! Какъ будутъ насмѣхаться въ Кабаньялѣ! Развѣ рыбачья лодка стрѣляетъ, да еще грозно? Лучше придумала синья Тона: пусть ее назовутъ «Легкая», какъ звали ту, на которой погибъ отецъ Паскуало и которая потомъ служила убѣжищемъ для всей семьи.

Но это вызвало всеобщій протестъ. Такое имя неизбѣжно накличетъ бѣду. Судьба того судна достаточно убѣдительна. Наилучшее названіе, предложила Долоресъ: «Морская Роза». Это, въ самомъ дѣлѣ, мило!» Ректоръ еще разъ пришелъ въ въ восторгъ отъ вкуса своей жены, но вспомнилъ, что уже есть лодка съ такимъ названіемъ. «Какая жалость!»

Тутъ Росета, которая до тѣхъ поръ не сказала ни слова и ограничивалась лишь презрительными гримасами при каждомъ предложенномъ названіи, выразила свое мнѣніе. Надо назвать лодку: «Цвѣтъ Мая». Эта мысль пришла ей въ голову сегодня, въ кабачкѣ, когда она разглядывала виньетки на привезенномъ изъ Гибралтара табакѣ. Ее плѣнила эта изящная надпись, изъ буквъ которой составлялось разноцвѣтное сіяніе надъ фабричнымъ клеймомъ, изображавшимъ барышню въ нарядѣ танцовщицы, съ розами, похожими на томаты, на бѣлой юбочкѣ, а въ рукѣ – съ пригоршней какихъ то другихъ цвѣтовъ, похожихъ на рѣпы.

Ректоръ пришелъ въ восторгъ.

«Да, убей меня Богъ! Это удачно! Пусть лодка называется «Цвѣтъ Мая», какъ гибралтарскій табакъ. Чего лучше?! Эта лодка построена, главнымъ образомъ, на деньги за табачный грузъ, a онъ состоялъ изъ тѣхъ самыхъ пакетовъ, на этикетахъ которыхъ нарисована рѣзвая барышня… Да, да, Росета права. «Цвѣтъ Мая», а не иначе!..» Всѣ раздѣляли восторгъ Ректора: это названіе казалось имъ нѣжнымъ и красивымъ; оно ласкало чѣмъ-то поэтичнымъ ихъ грубое воображеніе. Они находили въ немъ влекущую и таинственную прелесть, не подозрѣвая, что такъ называлось историческое судно, которое доставило къ американскимъ берегамъ преслѣдуемыхъ англійскихъ пуританъ, неся въ себѣ зародышъ самой великой республики въ мірѣ.

Ректоръ сіялъ. «Сколько въ ней ума, въ этой Росетѣ!.. А теперь, честная компанія, надо поужинать! За дессертомъ выпьютъ за «Цвѣтъ Мая».

Маленькій Паскуало, замѣтивъ, что сковородку вносятъ въ домъ, оставилъ хоръ мальчугановъ; такъ и кончилась монотонная пѣсенка: La lluna, la pruna…

Благодаря легкости, съ какой передаются новости въ маленькихъ поселкахъ, скоро весь Кабаньяль зналъ, что лодка Ректора называется «Цвѣтъ Мая»; когда, наканунѣ освященія, ее вывезли на взморье противъ Бычьяго Двора, на обшивкѣ кормы уже красовалось ея прелестное имя, написанное синими буквами.

На другой день, послѣ полудня, въ кварталѣ лачугъ было будто воскресенье. He часто бывали подобныя торжества! Крестнымъ отцомъ былъ самъ г. Марьано, по прозванію «Кальяо» богачъ, обыкновенно скупой, но сегодня готовый сорить деньгами въ честь своего племянника. На взморьѣ должны были безъ конца ходить стаканы и сыпаться конфекты.

Ректоръ уже зналъ, какъ взяться за дѣло. Онъ отправился въ церковь со всѣмъ своимъ экипажемъ, чтобы проводить до берега священника, дона Сантіаго. Священникъ встрѣтилъ его съ одною изъ тѣхъ улыбокъ, какія предназначаются ддя хорошихъ прихожанъ. «Какъ? Развѣ уже пора? Что-жъ, можно сказать пономарю, чтобы шелъ за святой водой и кропиломъ. Что касается его самого, то онъ будетъ готовъ сію секунду: только надѣть епитрахиль».

Но Ректоръ воскликнулъ въ негодованіи: «Епитрахиль? Полноте!» Паскуало хотѣлъ ризу, и самую лучшую. Крестины его лодки не были чѣмъ-то обыкновеннымъ. А, главное, развѣ онъ не заплатитъ, что потребуется?

Донъ Сантіаго улыбнулся: «Хорошо! Въ подобныхъ случаяхъ риза неупотребительна; но онъ согласенъ ее надѣть ради Паскуало, зная его за вѣрующаго христіанина, хорошо относящагося къ людямъ».

Они вышли изъ церковнаго дома; впереди пономарь, съ кропиломъ и сосудомъ святой воды, открывалъ шествіе; а за пономаремъ шелъ донъ Сантіаго, сопровождаемый хозяиномъ и его людьми, держа въ одной рукѣ свой требникъ, а другою подбирая, чтобы не запачкать въ грязи, свою старую, роскошную ризу, матовой бѣлизны, окаймленную тяжелыми зеленовато-золотыми позументами и, сквозь изношенную ткань, показывавшую подкладку выпуклой вышивки.