Маисовый колос

— Если Манчилла обманет меня, это будет так неблагодарно, неблагородно и низко, что после этого никому уж нельзя будет верить!

— Сеньор дон Нуннес, вы человек уже пожилой и опытный, а я еще только недавно вступил в жизнь, но тем не менее, я позволяю себе посоветовать вам напомнить генералу Манчилла об его обещании и махнуть на все рукой, если заметите у него при этом недовольную мину. Мне думается, что вам придется записать ваши пятьсот унций в счет потерь и убытков.

— Чего же ради ему делать недовольную мину, если я буду требовать законного?

— Да мало ли что может быть, сеньор Нуннес... Неужели вы думаете, что родственник Розаса будет стесняться с кем-нибудь?.. И разве вы ни во что не ставите неудовольствие таких лиц?..

— Вы как будто хотите сказать, что мне лучше больше не напоминать ни о чем генералу Манчилла?

— Нет, отчего же, попробуйте напомнить ему о закладной... Я, собственно, хотел сказать, что если он не захочет исполнить своего обещания, то сделает только то, что теперь делают все: и депутаты, и духовенство, и военные, — словом, все, находящиеся на стороне Розаса. Поэтому вам требовать чего-нибудь от генерала Манчилла никак нельзя, если не хотите поставить себя с ним в неприязненные отношения.

— Да, вы правы... Благодарю вас за совет, — произнес старик, задумчиво опустив свою белую голову на грудь.

— Если это и не совет, то по крайней мере это мнение искреннего друга, — скромно сказал дон Мигель.

— Я очень ценю мнения честных людей, сеньор дель Кампо, и еще раз благодарю вас за то, что вы предупредили меня... Итак, на следующей неделе я привезу вам сто сорок пять тысяч пиастров, — добавил дон Альваро, вставая.

— Пожалуйста, не стесняйтесь из-за меня, сеньор Нуннес; повторяю, я подожду, сколько вам будет угодно.

Дон Мигель почтительно проводил до наружной двери друга своего отца и потом несколько минут ходил по двору, погруженный в глубокие размышления. Затем он вдруг встрепенулся, провел рукой по лбу, как бы желая прогнать тяжелые мысли, и через черный ход прошел в свою спальню, где его ожидал Тонилло.

— Что вам угодно будет надеть, сеньор? — осведомился тот.

— Фрак.

— Сейчас принесу.

Пока слуга бегал в уборную за фраком, дон Мигель поспешно прошел в свой кабинет, запер там в секретный ящик письменного стола бумажник с тридцатью двумя таинственными квадратиками и возвратился в спальню немного раньше Тонилло.

— Плащ наденете? — спросил слуга, когда его господин надел уже перчатки и шляпу.

— Нет.

— Подать вам что-нибудь из карманов камзола, который вы сняли?

— Нет, ничего не нужно.

— А пистолеты возьмете?

— Нет. Дай только трость.

— Когда за вами приехать?

— В одиннадцать часов. Захвати пончо.

— Мне приехать за вами на своей лошади, сеньор?

— Обязательно. Ты поедешь со мной в Барракас.

— От донны Авроры?

— Да, понятно! К кому же еще я отправляюсь так поздно! — почти крикнул молодой человек, рассердившись, что Тонилло задал ему такой глупый вопрос.

Глава XIX БЕЛАЯ РОЗА

«Тукуман, по красоте местоположения, плодородию и климату — сад вселенной», говорит капитан Эндрюс в своем «Путешествии по Южной Америке», изданном в Лондоне в 1827 году.

В этом отзыве нет никакого преувеличения, он вполне соответствует действительности.

Все, что тропическая природа может произвести прекрасного и роскошного, ласкающего взор, вкус и обоняние и приводящего в восторг душу и ум человека, — все это соединено в Тукумане. Эта небольшая провинция Аргентинской республики кажется раем посреди громадной дикой и суровой пустыни, простирающейся от Эстреко до Боливии и от Андов до Уругвая.

Среди этого рая, наполненного ярким светом и благоуханиями, чудными цветами, плодами, многочисленными птицами, родилась донна Гермоза.

Отец ее, полковник Саэнс, умер, когда ей только что минуло шесть лет, во время поездки его жены — сестры матери дона Мигеля — в Буэнос-Айрес.

Донна Гермоза росла посреди благодатной природы беззаботным и веселым ребенком, не видевшим в жизни ничего, кроме радостей.

Когда молодая семнадцатилетняя Гермоза, исполняя желание матери, отдала свою руку сеньору Салаберри, она еще была совершенно нетронута сердцем и смотрела на жениха скорее как на друга и покровителя, нежели своего будущего супруга.

Она недолго и была замужем, — всего только год. В то время, когда мы познакомили с ней наших читателей, она была вдовой уже полтора года. К несчастью, вскоре после смерти мужа скончалась у нее на руках и ее мать, которую она горячо любила.

Оставшись, таким образом, одна на свете, молодая женщина совершенно ушла в себя, отказавшись от общества и решившись жить только воспоминаниями о тех, которых похитила у нее смерть. Однако эти воспоминания вскоре стали так удручать ее, что она почувствовала необходимость в перемене места и переселилась в Буэнос-Айрес, где у нее в пригородном местечке Барракасе был дом.

Уже восемь месяцев она совершенно уединенно и спокойно жила там, как вдруг четвертого мая случилось событие, которое должно было повлиять на всю ее последующую жизнь.