Макамы

— Связанный путами путей и дорог, утружденный плаваньем по морю утрат и тревог, к Баркаиду[50] иракскому я барку свою пригнал — день розговенья[51] там провести пожелал. Наконец утро праздника занялось, народу множество собралось, все спешили к мечети — и пеший и конный, согласно Аллаха закону стремились положенное совершить: подаяние бедным раздать и на молитве побыть. И я, по обычаю, обрядившись в новое платье, вышел с толпой простолюдья и знати. Мечеть наполнялась за рядом ряд; казалось, ни шагу не ступишь — так плотно люди стоят.

Но вдруг какой-то старик с мешком появился меж нами, в черной простой одежде, с закрытыми плотно глазами. Старуха его за рукав вела — как ифрит, безобразной старуха была![52] Шел он, качаясь, словно лишенный сил, слова приветствия чуть слышно произносил. Потом он стал в стороне, руку засунул в мешок, оттуда исписанные листки извлек и приказал ифритке своей средь собравшихся высмотреть богачей и тем, чьи руки влагой полны[53], листки раздать поскорей. Судьба-насмешница и меня наградила листком — разноцветные буквы я увидел на нем:

Я истерзан, я измучен,
Злым недугом туго скручен.
Недруг не дал мне покоя —
Хитрым козням он обучен.
Родич клял меня за бедность,
И коварный и колючий.
Ветвь моей цветущей жизни
Изломал поток кипучий.
В ветхом рубище скитаюсь
И не знал одежды лучшей.
От обиды и страданий
Гибель стала неминучей.
Пусть детей моих несчастных
Громом рок сразит гремучим:
Если бы не их печали,
Что текут слезой горючей,
Я б не гнулся в униженье
Перед сильным и могучим,
Не молил родных злорадных
О поддержке в горе жгучем,
Я доволен был бы жизнью —
К скромной доле я приучен.
Кто ж над засухой моею
Разольется щедрой тучей?
Корку хлеба иль рубашку
Мне пошлет ли добрый случай?[54]

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

— Я стихи до конца прочитал, красивому почерку подивился, и мне захотелось узнать сочинителя и того, кто над перепиской трудился. Тут подсказала моя душа, что старуха укажет мне верный путь и что отнюдь не будет греха, если я ей подарю что-нибудь. А старуха вновь обходила ряды — на всех ладонях искала щедрой влаги следы, но зря рассчитывала на успех: сухими были ладони у всех. Наконец поняла, что надежды ее напрасны, и сказала, увидев, что без пользы пропали стихи прекрасные:

— Все люди — творенья Аллаха, и к Аллаху ведет их обратный путь.

И опять пошла по рядам — обратно листки вернуть. Но про мой листок позабыла — шайтан ее одурачил, и она к старику вернулась, рыдая и плача. И старухе так ответил старик, когда услышал жалобный вой и крик:

— К Аллаху мы в беде прибегаем, дела ему наши препоручаем, ибо силы и мощи выше не знаем.

И продекламировал:

Не осталось достойных людей на свете,
Нету больше надежных друзей на примете.
Благородные, щедрые души исчезли —
Все давно уж попали в греховные сети!

И добавил:

— На будущее уповай, а листки собери и сосчитай!

Старуха громко в ответ рыдала:

— Я листки собрала и сосчитала, но что поделать, коль злобный рок у меня похитил лучший листок!

Старик возопил:

— Злодейка! Аллах да лишит тебя последних волос! Неужели ты хочешь, негодная, чтоб нам пришлось остаться без дичи и без силков и огня лишиться и дров!

И старуха двинулась по тому же пути, чтобы пропавший листок найти. Я достал злополучный листок, мелкую взял монету, новехонький дирхем[55] добавил к этому и, когда приблизилась ко мне старуха, сказал ей, склонившись к самому уху:

— Как тебе нравится белый, прекрасный, покрытый чеканкой четкой и ясной? Ты получишь его, если мне, как другу, откроешь тайну и тем окажешь услугу. А если откажешься от этой удачи — то бери свой листок и мелочь в придачу.

Видно, она соблазнилась той блестящей белой луной и не стала долго спорить со мной:

— Что ты хочешь узнать — говори напрямик!

Я сказал:

— Мой ум занимает этот старик: откуда он родом, кто таков и кто ему выткал узорную ткань стихов?

Старуха сказала:

— Он странник, Серудж — его город родной, своими руками он вышивает поэзии плащ цветной.

И тут же быстрее, чем ястреб, в дирхем она вцепилась и скорее, чем пущенная из лука стрела, прочь от меня пустилась.