Макамы

— Горе отцу твоему, горе роду всему! Разве годится хвалиться высоким рождением и знатным происхождением там, где затылок тебе надрезают и кровь отворяют? Допустим, и впрямь ты знатного рода и благородна твоя порода. Что из того? Ведь затылок твой таков же, как и всякий другой. И будь ты даже царских кровей, болезнь не вылечишь без лекарей. Советую, слов понапрасну не трать — того, что ты просишь, я не могу тебе дать. А хочешь хвалиться, хвались не предков величием, а денег наличием, хвастайся не корнями, а дорогими камнями, гордись не происхождением, а достойным среди людей положением. Не слушайся зова тщеславия — оно унижает; не следуй веленью страстей — они рассудка лишают. Воистину мудро сказал поэт, давая сыну совет:

Мой сын, иди прямым путем вперед —
Прямое дерево свободно вверх растет,
Но если ствол его перекрутить,
То гибели его пришел черед.
Не повинуйся жадности, терпи,
Когда жестокий голод чрево жжет.
Того, кто подчиняется страстям,
С высот низвергнет гибельный полет.
Корми убогих, ближним помогай —
И благородным всяк тебя сочтет.
Держись того, кто в горе не предаст
И кто тебя в разлуке верно ждет.
Прощай обиды, злобы не таи,
Чтоб не лежал на сердце тяжкий гнет.
Не жалуйся — где умный промолчит,
Там глупый плачет ночи напролет.

Выслушав стихи со вниманием, юноша обратился к собранию и воскликнул:

— Достойно удивления подобное поведение! Дела его речам не под стать, он мягко стелет, да жестко спать!

И, гневом пылая, к шейху он обратился, жемчужины слов роняя:

— Стыдись, на красивые ты щедр излияния, а на добрые скуп деяния! Проповедовать добродетель умеешь, а сам и дитя родное не пожалеешь. Если упорство ты проявляешь, потому что цену себе набиваешь, то пусть же зачахнет промысел твой, пусть ни один к тебе не заглянет больной, пусть все люди забудут, кто ты, пусть, как цирюльник мадаинский[333], будешь ты без работы, пусть иссякнут твои доходы, словно в знойной пустыне воды!

Шейх в ответ:

— Нет, пусть тебя покарает Аллах, пусть будет язык твой весь в волдырях, пусть кровь забурлит, как крутой кипяток, и к цирюльнику кинешься ты со всех ног. А цирюльник тот будет с ланцетом тупым, неопрятный, сопливый, с характером злым, он ручищею грязной будет вены тебе взрезать и громко при этом ветры пускать!

Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:

— Увидел тут юноша, что старика не проймешь, как закрытую дверь головой не пробьешь. Решил он спора с ним не вести и как можно скорее прочь уйти. Понял тут шейх, что с юнцом обошелся он слишком жестоко и сам заслуживает упрека. Захотел он с ним помириться и от алчности своей отступиться. Но больной уж и слышать не желал о леченье и только в бегстве видел спасенье. И снова пошли они спорить и пререкаться, бранью друг друга осыпать и ругаться, при этом юноша сильно руками махал, так что одежду свою порвал. Тут зарыдал он, оплакивая свое невезение — и на платье дыры, и в ушах оскорбления. Кинулся шейх его утешать, раскаиваясь, что язык не сумел сдержать, но уговоры не помогали и лишь новые слезы из глаз юнца исторгали. Жизнь свою в жертву клялся шейх принести, лишь бы горести от него отвести. Потом сказал ему:

— Неужто плакать не надоело? Ты терпеть не приучен — это не дело! Разве не слышал ты слово «прощение»? Ведь об этом сказано в стихотворении:

Ты гнева огонь гаси своей незлобивостью.
Поверь, что незлобие — ума украшение.
Научит оно прощать и жизнь усладит твою:
Ведь плод самый сладостный на свете — прощение.

Ответил юноша:

— Если б ты знал все мои несчастья, то проявил бы больше участья. Но чья кожа чиста — разве тот понимает, как покрытый коростою страдает?

Потом он как будто голосу разума внял, рыданья свои унял, на рваный рукав указал и сказал:

— На себе я ношу все свои пожитки, так возмести же мои убытки.

Шейх ответил:

— Увы, ничем я тебя не ссужу, концы с концами я еле свожу. Взывай об участье к тем, кто богаче, — быть может, тогда тебе улыбнется удача.

Тут старик присутствующих поднял, к щедрости их призвал и, ряды обходя, такие стихи повторял: