Макамы

Как-то раз в тех местах, где кочует племя Фазара, проезжал я на верблюдице отменной и вел в поводу для нее верблюдицу сменную, и они по очереди плавно несли меня. Я задумал отправиться на родину, и на пути домой меня не пугали ни мрак ночной, ни пустыни своей длиной. Сбивал я палкой пути листья с деревьев дня, а ноги моих животных в моря ночей погружали меня. Однажды, в такую темную ночь, когда нетопырь, ничего не видя, кружит в тревоге и птицы ката[51] в гнездо не найдут дороги, несла меня верная верблюдица, словно поток воды. Посмотришь направо — только львы там рычат, посмотришь налево — одни лишь гиены визжат. Но вдруг в отдалении появился всадник в полном вооружении. Расстоянье меж нами все сокращалось, дорога, как лента, свивалась. Я был безоружным и испугался, но сдержался и крикнул всаднику:

— Здесь тебе не пройти: колючки копий и острый меч пред тобой на пути. И сильный противник двинуться дальше не даст — пылкий и храбрый, как воин из племени азд[52]. Захочешь — пойду на тебя войной, захочешь — обойду стороной. Отвечай мне, кто ты такой?

Он сказал:

— Войны не хочу я, нет!

Я отозвался:

— Хороший ответ! Но кто ты?

Он сказал:

— Я могу советчиком быть полезным, могу — собеседником любезным. На имя мое завеса упала, никакие намеки не сдвинут с него покрывала.

Я спросил:

— А чем ты кормишься?

Он ответил:

— Я брожу по странам, пока не найду щедрого человека, чтобы он выставил мне еду. Язык мой и сердце между собою дружат, а красноречию пальцы служат. Цель моя — встретить благородного человека, который для меня вьюк с верблюда своего снимет и мешок свой дорожный скинет, — как сын благородной, который вчера на рассвете, как солнце, явился, ушел на закате, но не забылся. Память о нем меня повсюду сопровождает, а то, что на мне надето, лучше всего о нем сообщает. — И он указал на свою одежду.

Я подумал: «Примечай-ка! Клянусь господином Каабы[53], он опытный попрошайка, до предела освоивший свое дело. Такому никак не откажешь: хочешь не хочешь, а милость окажешь». Я сказал ему:

— Ушам приятен речей твоих звон. А в стихах ты так же силен?

Он ответил:

— До моих стихов далеко моим самым звонким речам. Если хочешь — сейчас убедишься сам.

И заговорил он голосом львиным, заполнившим всю долину:

О всадник достойнейший, тебя привели ко мне
Пустыня, и ночь, и конь, как вздохи, взлетающий.

Огонь твоих доблестей струит благовонный дым,
О знатности родичей твоих возвещающий.

Я деньги твои пытался выманить — выманил!
И дар получил я, твой карман облегчающий.

Когда мы сошлись, мою ты речь похвалил и стал
Стихами испытывать талант мой блистающий

И понял, что я побью любого противника,
Как меч полированный, секущий, сверкающий.

И ты, и твой быстрый конь — кровей благороднейших,
Звездою отмечены, как солнце, сияющей.

Я сказал ему:

— Выбирай, что понравится — себе забирай.

Он сказал:

— Дорожный мешок и то, что внутри, беру наудачу.

Я добавил:

— И верблюдицу, ту, что его несет, — в придачу.

Затем я ухватился за него всей пятерней и сказал:

— Нет, клянусь тем, кто конец руки на пять разделил и этой пятерке осязание подарил, ты не ускользнешь от меня, пока я не узнаю, кто ты.

Он отодвинул покрывало с лица, и оказалось, что это наш шейх Абу-л-Фатх Александриец. И я тут же сказал:

О Абу-л-Фатх, нацепивший меч,
Поверь, в мече тебе проку нет!

Ведь ты не воин и не герой,
Прими-ка добрый мой совет:

Из украшений того меча
Отлей ты себе ножной браслет!

ДЖАХИЗОВСКАЯ МАКАМА (пятнадцатая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

Однажды меня позвали с друзьями на пир, и я, согласно известному хадису[54] Посланника Божьего, да благословит его Бог и да приветствует, откликнулся на приглашение: «Если б меня пригласили на трапезу из берцовой бараньей кости, я бы согласился; если б мне подали кость от предплечья, я бы принял».

И пришли мы в некий дом —

С красотой наедине он оставлен,
Все, что хочет, из нее выбирает.

Но добавить просит он постоянно,
Ибо всех он красотой одаряет.

Полы в этом доме были устланы коврами, подушки разложены рядами и угощение расставлено. У гостей глаза прохлаждались, ароматом рейхана и роз они услаждались, и под звуки ная и уда[55] истекали кровью золотые сосуды.