Макамы

Он словно пояс из ярких звезд —
Сестер в созвездии Близнецов!

Как с любимым в тесном объятье слит,
Он не может сбросить любви оков.

Он чужого племени — но всегда
От превратностей защитить готов.

Хоть в глазах людей он высок ценой,
Но дарящий выше своих даров!

Клянусь, людская хвала — слова,
А ты поистине сущность слов!

Все дали просящему сколько у них было с собой, и он пошел прочь, громко восхваляя нас, а я последовал за ним. Наконец уединение позволило ему открыть лицо — и оказалось, что это, клянусь Богом, наш шейх Абу-л-Фатх Александриец, а этот газеленок — его отпрыск. Тогда я спросил его:

Старик Абу-л-Фатх, отчего ты молчишь,
Ни слова приветствия не говоришь?

Он ответил:

Любезен, как друг, я в гостях у друзей,
Зато на дороге я тих, словно мышь.

И я понял, что он не хочет со мною разговаривать, отстал от него и удалился.

КАЗВИНСКАЯ МАКАМА (восемнадцатая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

К границам Казвина вместе с другими отправился я в поход, шел тогда семьдесят пятый год[60]. Дорога то подымала нас на вершину, то опускала в низину, пока наконец не привела в одно селенье. Полуденный зной заставил нас укрыться в тени кустов тамариска, где протекал ручей — словно лента блестящей парчи, чистый, как язычок свечи; он по камням струился, змейкой вился. Мы поели сколько могли, в тени устроились и отдохнуть прилегли. Но не успел овладеть нами сон, как мы услышали голос противней, чем крик осленка, и шорох шагов легче шагов верблюжонка, а вслед за этим раздались звуки барабана громкие, словно львиный рык, — тут уж все встрепенулись и проснулись.

Я широко раскрыл глаза, стараясь разглядеть пришельца, но его скрывали от меня деревья. Я прислушался — и вот какие стихи произносил он в такт барабанному бою:

Я прибегаю к помощи Аллаха,
И к области обширной, плодородной,

И к райскому возвышенному саду,
Где спелые плоды висят свободно.

О люди! Я неверие отринул
И бросил край, Аллаху неугодный.

А сколько дней я был далек от веры,
Как я грешил, язычник сумасбродный!

Я пил вино, я жадно ел свинину[61],
Был чревом сыт, но дух мой был голодный.

И Бог меня на верный путь направил
И прочь увел из пустоши бесплодной.

Читал тайком от родичей молитвы,
Стараясь жизнь вести богоугодно.

К Каабе не решался повернуться —
Боялся разбудить я гнев народный.

Измученный дневною суетою,
Молился я тогда в ночи холодной:

«О Боже, забери меня отсюда,
Я им чужой, ни с кем из них не сходный!»

От них бежал я ночью, а со мною —
Одна решимость да мешок походный.

Младенцы поседели бы от страха
Там, где я шел пустынею безводной.

И наконец обрел покой душевный —
Я прибыл в царство веры благородной!

Теперь я возношу хвалу усердно:
Прозренье — дар от Бога превосходный.

О люди! Не любовь земная сюда меня привела, не бедность меня доняла, нет, я покинул виноградники и сады, и дев удивительной красоты, и родню, и верных рабов, объезженных скакунов, шелка разноцветные, богатства несметные — все оставил, что прежде любил, руку правую с левой соединил[62], ушел незаметно, как змея из норы выползает, как птица из гнезда вылетает. Предпочел я веру благам земным и в пути дневной переход сочетал с ночным.