Макамы

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

По дороге из Мекки я заехать был рад в Город мира[68] — Багдад. По берегу Тигра иду не спеша, и приятной прогулке радуется душа. Я диковинки города обозреваю: постою, полюбуюсь — и снова путь продолжаю. Вдруг вижу: толпа, все тянут шеи вперед, хохот им разрывает рот, а мне любопытно: что сюда согнало народ?

И вот я в толпу врезаюсь, толкаюсь, вперед продираюсь — голос слышу, лица не вижу. Оказалось, там обезьянщик свою обезьянку заставил плясать, а людей — во все горло хохотать. Тут и я заплясал, словно собака цепная, кое-как продвигаясь, подскакивая и хромая, перешагивая через головы сидящих, расталкивая стоящих, чье-то плечо бросало меня вперед на чей-то живот. Наконец я пробился куда хотел, на чью-то бороду сел, отягченный давкой и теснотой, и от стыда подавился слюной.

Когда ж обезьянщик завершил свое дело, а толпа иссякла и поредела, вскочил я, охваченный сомнением, и на него посмотрел с изумлением — Богом клянусь, это был Абу-л-Фатх Александриец!

Воскликнул я с огорчением:

— Горе тебе! Откуда такое унижение?!

А он продекламировал в ответ:

Виноват не я, а судьба моя,
Что теснит меня и гнетет меня.

Но фиглярство мне принесло доход,
И в шелках теперь щеголяю я!

МОСУЛЬСКАЯ МАКАМА (двадцать первая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

Когда из Мосула мы возвращались и мыслями к дому уже обращались, разбойники на наш караван напали, верблюдиц угнали и седла отняли. Я пришел в одно из мосульских сел, едва держась на ногах, и был со мною при этом Абу-л-Фатх Александриец. Я спросил его:

— Ну, как искусны мы в плутовских делах?

Он ответил:

— Нам поможет Аллах.

В доме, где умер хозяин, вскоре мы оказались. Там уже плакальщицы собирались, дом был полон людей, чьи сердца обжигало страдание, а одежды разрывало отчаяние. Женщины волосы распустили и горестно в грудь себя били, ожерелья свои порвали и себя по щекам хлестали.

Александриец сказал:

— Есть для нас пальма средь этого сада и ягненок средь этого стада.

Он вошел в дом, чтобы взглянуть на покойного: его подбородок уже подвязать успели, воду для омовения согрели, носилки погребальные смастерили, саван сшили и могильную яму рыли. Увидев это, Александриец за горло его схватил, жилу нащупал и проговорил:

— Люди, побойтесь Бога! Не хороните его — он жив! Он всего лишь сознание потерял и в беспамятство впал. Я сумею его исцелить — дня через два он сможет глаза открыть.

Они спросили:

— Откуда тебе известно такое?

Он ответил:

— Когда человек умирает, зад у него остывает. А этого я осмотрел и понял, что жив он и цел.

Они тоже пощупали его зад, потеребили и наконец заключили:

— Верно, так все и обстоит — сделаем, как он повелит.

И тогда Александриец встал, подошел к мертвецу, одежду с него сорвал, на голову накрутил тюрбан и на шею повесил талисман. Затем он в рот ему масла немного влил, место вокруг него от столпившихся освободил и сказал:

— Оставьте его и не мешайте, услышите стоны — не отвечайте!

Едва Александриец вышел от него, как кто-то уж слух пустил, будто он мертвеца оживил. Нам стали нести подношения из всех дворов, соседи на нас обрушили потоки своих даров. Вскоре от золота и серебра раздулись у нас кошельки, финиками и сыром переполнились наши мешки. Мы искали удобного случая, но сбежать нам не удалось и в конце концов за обман отвечать пришлось.

Настал назначенный час — и обещанного потребовали от нас. Александриец спросил:

— Быть может, послышались от больного какие-то звуки или слегка шевельнулись его руки?

Они ответили:

— Нет.

Абу-л-Фатх сказал:

— Если он до сих пор ни звука еще не издал, значит, срок не настал. До завтра надо его оставить, а если услышите голос, значит, он жив, можете Бога славить. Тогда зовите меня — я займусь его исцелением и устранением того, что мешает выздоровлению.

Они сказали:

— Пусть это будет завтра, но не позднее!

И он подтвердил:

— Не позднее!

Когда улыбнулись уста рассвета и расправились крылья света, устремились к нему мужчины толпой и женщины двинулись гурьбой. Они сказали:

— Мы хотим, чтобы ты его исцелил, наконец слово с делом соединил.

Александриец сказал:

— Пойдемте к нему.

Он талисман с умершего снял, тюрбан размотал и сказал:

— Положите его вниз лицом! — И они положили.

Затем он приказал:

— Распрямите его и поставьте на ноги! — И они его распрямили и поставили.

Наконец он сказал:

— Отпустите руки! — И тогда мертвец, не сгибаясь, упал.

Александриец воскликнул:

— Фу! Ведь он мертв! Как же я его оживлю?

Тут люди набросились на него, и стар и млад, ударов посыпался град: едва одна рука поднималась, тут же другая на него опускалась.

Потом люди стали готовиться к погребению, а мы ускользнули и бежали, пока не достигли другого селения. Оно стояло на берегу, который воды реки размывали и своим течением разрушали. Жители селения горевали, глаз по ночам не смыкали и в страхе потопа ждали. Александриец сказал: