Макамы

Из Йемена возвращаясь, в родные края направляясь, ехал я ночью дорогой пустынной: слева одни лишь гиены кричали, справа одни лишь львы рычали. Когда же утро обнажило наконец свой клинок и светильником солнца озарился восток, заметил я в некотором отдалении всадника в полном вооружении. Охватил меня страх, и дрожь началась в ногах, но я собрался с духом и крикнул ему:

— Ни с места, да лишишься ты матери! Если ты нападешь на меня, знай: я хорошо вооружен, силой удара защищен и пыла аздитского не лишен! Но так уж и быть — если хочешь, я мир готов сохранить. Кто ты?

Он ответил:

— Если ты с миром ко мне идешь, товарища доброго себе найдешь.

Я сказал:

— Хорошо ты ответил, моим товарищем будь!

И мы продолжали путь. Приглядевшись к нему поближе и послушав его подольше, я понял, что это — Абу-л-Фатх Александриец. Он спросил меня, кого я знаю из самых щедрых владык. Я помянул иракских царей — тех, кто из них пощедрей, египетских, йеменских властителей благородных и множество дел их богоугодных, правителей аравийских, государей сирийских, эмиров земель хорасанских и прочих владык мусульманских, а под конец Сейфу ад-Даула[194] хвалу произнес и премного его превознес. Тогда мой спутник сказал такие стихи:

О кто по звездам искал свой путь в ночи — не спеши!
Увидишь солнце — поймешь, куда направить стопы!

Ты воспеваешь ручьи — знать, моря ты не видал;
Ужель не слышал о нем ты разговоров толпы?

Ты жемчуг чистый морской сравнишь ли с камнем простым?
Так рядом с Халафом[195] все нехороши и глупы.

Четыре качества есть особенных у него,
Взгляни — прекрасны они, его натуры столпы:

Блестяще время его, лицо его — как луна,
Его дары — словно дождь, приказ — решенье судьбы.

О, сколько я воспевал земных великих царей,
Но перед ним все они — презреннейшие рабы!

Я спросил:

— Кто же этот царь, превосходный и благородный?

Он сказал:

— Как вообразить то, чего не бывает, как высказать то, чего ум не воспринимает? Найдется ли царь, презирающий тех, кто, дирхемы раздавая, хочет снискать успех? Ведь он сам лишь золотом одаряет, не менее тысячи — и всем хватает! Динары он раздает с любовью, его огорчает только злословье! Как же такие дары казну его не разрушают, если один лишь миль[196] гору сурьмы уменьшает?! Скажи, ты когда-нибудь падал ниц пред тем, чья щедрость не знает границ, чьи мысли — над мудростью превосходство, чьи нравы — сплошное благородство, кто происходит от предков достойных и потомков оставляет пристойных, кто праведной вере беззаветно привержен, кем противник во прах повержен?!

О, если б знал я, куда стремится тот человек,
Кто эти свойства обрел и тем вознесся до звезд!

ЖЕЛТАЯ МАКАМА (сорок шестая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

Когда я возвращался домой из хаджжа, ко мне подошел какой-то юноша и сказал:

— У меня есть мужчина, которого воспитала чужбина. К семье желтолицых он себя причисляет, к неверию призывает, танцем на пальцах забавляет[197]. К тебе привело меня соображение представить тебе его положение: этот мой желтолицый сватает у тебя девицу[198], вызывающую у всех восхищение и вожделение. Если ты согласишься, у них появится отпрыск[199], который заполонит все страны, все стихии морские, все уши людские. Когда же ты покрывало дороги скатаешь и нитку пути до конца смотаешь, увидишь: тебя он опередил! Ну, какого ответа я заслужил — у себя оставляешь девицу или рука твоя увлажнится?

Говорит Иса ибн Хишам:

Искусной речи его я подивился и выполнить просьбу согласился. Он взял монету из моих рук и продекламировал:

Обманута слава рукою скупой,
А щедрая — славу влечет за собой,
Чтоб слава сияла звездой золотой.

САРИЙСКАЯ МАКАМА (сорок седьмая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

Когда в Сарийе[200] мы были в доме вали[201], вошел к нему юноша, распространявший вокруг себя аромат шафрана. Все бывшие в зале сразу вскочили, на почетное место его усадили, а спросить его имя мне помешала робость. Юноша заговорил, обращаясь к вали:

— Ну как, приложил ты старание, чтобы выполнить вчерашнее обещание, или оставил его забытым, забвенным?

Вали ответил:

— Упаси меня Боже о нем забыть, но мне помешала в этом деле причина, которую нельзя объяснить и рану которой не излечить.

Юноша возмутился: