Макамы

Тут имам указал на нас рукой, и все прихожане бросились к нам толпой, порвали одежду нам, крепко побили, затылки раскровянили. Мы едва ускользнули от них — беда! И поклялись, что больше не вернемся туда. Впрочем, жестокость мы им простили, злобы на них не затаили и у прохожих мальчишек спросили:

— Скажите-ка, кто в этой деревне имам?

Они ответили:

— Истый благочестивец по имени Абу-л-Фатх Александриец.

Мы сказали:

— Слава Богу! Быть может, заблудший ныне истину зрит и в Бога уверовал ифрит[208]! Хвала тому, кто в лоно веры его возвратил, — видно, и нам Бог раскаяться не запретил.

Мы весь день говорили о его благочестии и возвышенном духе, удивлялись при этом: ведь о его распутстве до нас давно доходили слухи. И когда день стал издавать предсмертные хрипы или был близок к этому, вдруг мы увидели флажки винных лавок, подобные звездам в темной ночи. И мы пошли, друг друга подбадривая и направляя, пирушку славную предвкушая, самую большую лавку нашли (собаки самые крупные ее стерегли). Тут нашим имамом стал динар, а верой — страстей распаленный жар. И вот перед нами хозяйка, кокетливая и стройная, с тонкой талией, описания поэта достойная, взгляды ее убивают, слова — оживляют. Она радушно нас принимала, наши руки и головы целовала; черный слуга ее не зевал — мигом наших верблюдов расседлал. Мы спросили ее, какое у нее вино, и она ответила:

По сладости — как мои уста,
А кто пьет его — тому беда:

Даже тот, кто самым разумным слыл,
Потеряет разум навсегда!

Словно предки мои давным-давно из моей щеки выжали это вино, а затем покрасили его смолой, черной, как мой уход и отказ. Векам оставили его на хранение в карманах увеселения. Добрые люди в наследство друг другу его передают, силу свою день и ночь от него берут. Вино чистейшее — аромат и свет, плоти другой у него уже нет, оно обжигает жаром своим, и солнце соперничает с ним. Оно — как девушка, украшения надевающая, как старуха, чрезмерную любовь проявляющая, кровь оно пламенем зажигает, глотку прохладным ветерком обдувает. Светильник мыслей — вино, от яда превратностей противоядием служит оно. Вино умирающего подкрепляет и оживляет, от него слепой прозревает.

Мы сказали:

— Ну и грешница, заблудшая вконец! А есть ли у тебя в лавке певец? Или ты сама гостей привлекаешь, влагой уст вино свое разбавляешь?

Она ответила:

— Есть тут у меня один шейх: повадки его приятные, речи складные. В Дар ал-Мирбад[209] он проходил в одно воскресенье и своим красноречием вызвал у меня восхищенье — так началось наше дружеское общенье. Потом он часто стал ко мне приходить, своими шутками веселить. Он рассказывал мне, как честь свою бережет, какую славу снискал его род. Я свою благосклонность к нему обратила и сердце свое для него открыла. Между вами тоже дружба завяжется: вы от нее не откажетесь и он не откажется.

Она позвала шейха, и оказалось, что это наш Абу-л-Фатх Александриец!

Я воскликнул:

— О Абу-л-Фатх! Богом клянусь, словно бы о тебе и от твоего имени сложены эти стихи:

Я имел когда-то веру
И глубокие познанья,

Но в обмен на фикх[210] купил я
Ремесло кровопусканья.

Если Бог продлит нам сроки,
Пусть простит мои блужданья!

Он присвистнул от удивления, закричал и вытаращил глаза, засмеялся и захохотал. Затем сказал:

— Неужели о таком, как я, люди рассказывают и пословицы складывают?

Ах, дружок, оставь упреки,
Я хитрец, не знаю срама,

Я везде найду знакомых,
Будь то Йемен иль Тихама,

И пристанище найдется
Мне в любой земле ислама:

То сижу я в винной лавке,
То стою в михрабе храма.

Так разумный поступает —
Только глупый метит прямо!

Говорит Иса ибн Хишам:

Я попросил для него у Бога прощения за такие суждения, занятый мыслью одной: почему подобных ему хлеб насущный обходит стороной? Мы провели с ним прекрасную неделю, а потом уехали.

СОКРОВИЩНАЯ МАКАМА (пятидесятая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал: