Макароны по-флотски (сборник)

– Погоди, Дим, старпом подальше отойдёт, мы тебе Славянку поставим, – тихо сказал дежурный офицер…

Заиграла Славянка. Сойдя на берег, Дима обернулся и помахал друзьям на прощание бескозыркой. Постояв несколько секунд, он решительно зашагал к выходу из части. Увидев ожидавшего его пропагандиста, Дима забросил в ближайший мусорный бак свой фанерный чемодан и улыбнулся. Впереди его ждала семья. Родной город. Он шел начинать новую счастливую гражданскую жизнь.

«Славянка»

Снова даль предо мной неоглядная,

Ширь степная и неба лазурь.

Не грусти ж ты, моя ненаглядная,

И бровей своих темных не хмурь!

Песня-марш «Прощание славянки»

Музыка В. И. Агапкина, слова А. Галича.

Есть на флоте одна замечательная традиция – когда увольняющиеся в запас сходят с корабля на берег и в последний раз отдают честь флагу, играть марш «Прощание славянки». На торжественные проводы на юте выстраивается весь экипаж. Командир корабля лично жмёт руку каждому увольняющемуся в запас и благодарит его за службу. В это время в рубке дежурного офицера ставят пластинку со «Славянкой». И когда из репродуктора начинают литься звуки этой вечной и прекрасной мелодии, то забываются все обиды, все тяготы и лишения службы отступают на второй план. Ты видишь лишь лица друзей, колыхающийся на просоленном ветру военно-морской флаг и ощущаешь, что на этом корабле остаётся частичка твоей жизни и в твоём сердце навсегда остаётся частичка этого корабля.

Этого события, этой минуты матросы ждут три долгих года службы, и запоминается оно на всю жизнь. Большой Зам, прошедший курс военной педагогики и психологии в Киевском военно-политическом училище, понимал этот тонкий психологический момент, возможно, лучше других на корабле. И поэтому, на этот раз он решил использовать его в целях своей личной вендетты…

По уставу, после оглашения приказа об увольнении в запас, матроса разрешалось держать на корабле до трёх месяцев. И Большой Зам, само собой разумеется, пользовался этой возможностью по максимуму. Своих самых заклятых врагов он мариновал на корабле до упора, все разрешенные по уставу месяцы. Попавшие к нему в немилость томились на корабле, провожая одного за другим на сход всех своих друзей-однопризывников… Одного паренька из осеннего призыва Большой Зам отпустил 31 декабря в 23:55, за пять минут до Нового года. Матрос сошел по трапу, постоял на стенке, почесал затылок и снова поднялся на борт: «Куда я, братцы, сейчас, среди ночи, пойду? Я лучше здесь с вами Новый год встречу, а там уж наутро и домой, на Тамбовщину»

Служить по четвертому году лишние три месяца само по себе жестокое наказание, но на этот раз Большому Заму и этого показалось недостаточно. Мстительный Паша Сорокопут приготовил своим последним дембелям-залетчикам ещё одно тонко рассчитанное психологическое унижение. Он решил лишить ребят «Славянки».

– Хрен им, а не «Славянка», – процедил сквозь зубы Большой Зам, забирая за день до назначенного схода из рубки дежурного офицера заветную пластинку.

По счастливой случайности, проходивший мимо дежурный по юту матрос застал Большого Зама за этим занятием и немедленно сообщил годкам. Дембеля тут же собрались на совет. Церемония увольнения в запас была назначена на завтрашнее утро после подъема флага. Сходить на берег без «Славянки» было никак не по понятиям. На этот раз Большой Зам посягнул на святое! Надо было срочно искать выход из положения…

Утром следующего дня весь экипаж ракетного крейсера «Адмирал Фокин» построился на юте для подъёма флага и торжественных проводов увольняющихся в запас. Последние пятеро матросов из весеннего призыва трёхлетней давности, отглаженные, сверкающие значками, с черными дембельскими дипломатами в руках, замерли у флагштока. Бывшие грозные годки стояли парадные, торжественные и взволнованные, как первоклассники на своей первой школьной линейке… Началась торжественная церемония проводов.

– Спасибо, Севрюгин, – сказал Командир, пожимая руку первому из них.

У бравого пролетчика Севрюги глаза вдруг стали на «мокром месте». Он стоял, белобрысый, веснушчатый, переполненный чувствами и эмоциями, и видно было, как комок подкатил у него к горлу, когда он, по-детски улыбаясь, жал руку Командиру. Севрюгин отдал честь флагу, задержав руку у бескозырки чуть дольше обычного. Он в несвойственной ему манере, по-строевому, четко повернулся и направился к трапу…

Экипаж затаил дыхание…, но вместо привычной торжественной, берущей за сердце мелодии, из корабельного репродуктора неслось только гробовое молчание. Матросы, в своём большинстве пребывавшие в неведении о мстительной задумке Большого Зама, недоуменно крутили головами, оглядываясь на онемевший репродуктор… Тишина стояла такая, что было слышно, как плещутся о борт корабля волны бухты Золотого Рога.