Макаров. 2-е изд.1988

Нравы в училище царили самые что ни на есть бурсацкие. Воспитанники делились на два класса: шесть человек в старшем и столько же в младшем. Макаров оказался, разумеется, в числе младших. Впоследствии он подробно описал училищный быт. Описания эти столь колоритны, что их стоит процитировать. «…Жили мы довольно дружно, только старшие обращались с нами гадко: они наказывали нас без обеда и за всякую малость, в особенности ежели в обеде были осетровые котлеты; тогда старший обыкновенно ставил всех маленьких во фрунт и осматривал все мелочи, за малейшую неисправность наказывал без второго кушания. Таким образом, в обед у старшего и его товарищей оказывались полные тарелки котлет, тогда как у тех из маленьких, которые не были оставлены без второго кушания, были только по одной или по две (остальные они должны были добровольно отдавать начальству)». Или: один из старших «придумал учредить из воспитанников полицию, которой он сам взялся быть полицмейстером, и раздал всем остальным маленьким воспитанникам разные имена, которыми мы и назывались обыкновенно. Главная обязанность полиции состояла в наблюдении за порядком, или, лучше сказать, полиция должна была по одному слову полицмейстера драть того из маленьких, у которого найдут малейшую неисправность. При этом полицмейстер, желая поощрить тех, которые имеют стоический характер, прощал после нескольких ударов того, кто не кричал, и больно сек просящих о пощаде».

При слабой дисциплине и отсутствии систематических занятий в училище, да еще в условиях нравов, описанных выше, легко можно привыкнуть к безделью и своевольничанью. Многие однокашники Макарова не выдержали подобного испытания, во всяком случае, никто из них ничего значительного на морском поприще не совершил. Иное дело — сам Макаров. С юных лет он был человеком, беспредельно преданным долгу, он не мог плохо исполнять свои обязанности, дисциплина и трудолюбие являлись органической частью его натуры. Скажем, кто из подростков не радуется, когда по какой-либо причине срывается урок в школе? Пусть потом придется нагонять, пусть впереди экзамены, зато этот час — наш! А вот пятнадцатилетний Макаров жаловался самому себе в дневнике: «Главное зло в нашем училище есть то, что учителя, выбранные из офицеров, оставшихся зимовать в Николаевске, никогда не приходят в класс…»

Отметим еще одно свойство, очень характерное для Макарова, которое также проявлялось у него необычайно рано: чрезвычайная требовательность к себе и самодисциплина. Одаренный юноша, он скоро стал в училище первым учеником. Естественно, что преподаватели были к нему хорошо расположены. А он сетовал на себя самого в дневнике: «В настоящее время я чувствую действительно за собою тот грех, что как только меня начинают хвалить и, надеясь на знание уроков, перестают спрашивать, так сейчас же я начинаю считать уроки пустяками и занимаюсь ими очень несерьезно и даже чересчур ими неглижирую[4]». Он недоволен, что некоторые учителя никогда его не спрашивают, «так как через это я почти не знаю положительно предметов, ими преподаваемых». И далее с удовлетворением: «С сегодняшнего числа мне начали по моей просьбе задавать из астрономии и всеобщей истории уроки, а то прежде я проходил, поскольку хотел, что чрезвычайно мерзко, никогда ничего не выучишь твердо, как следует, а все как-нибудь, да и го при том, когда фантазия — продвинешься вперед, а то так и нет, и ничего не возьмешь, вольный гражданин — уроков не задают».

Подобная суровая строгость обыкновенно не слишком импонирует богемной и бурсацкой среде, и Макарова многие его однокашники недолюбливали. Ясно, что в общежитии развеселый рубаха-парень милее и приятнее. Зато натуры, подобные Макарову, окружающие начинают понимать и ценить на всяком крутом изломе судьбы; тут-то и оказывается, что эта самая суровая строгость есть вещь, также абсолютно необходимая в человеческой жизни.

Приходит пора, и юноши начинают поглядывать на девушек, а затем следуют танцы, свидания, влюбленность. Не миновало все это и сдержанного Макарова. Он посещает танцклассы, в его дневнике много места уделяется знакомым барышням. Чувства его чрезвычайно целомудренны и серьезны. Уже в юном возрасте он втайне мечтает о счастливой семье, о покойном доме, о любящей и преданной жене. «Со святок многие институтки похорошели, — охотно отмечает он в дневнике, — особенно Л., которой высокий рост и полное скромности лицо заставляют каждого уважать ее. Она прекрасно учится». Это, так сказать, его положительный идеал. А вот идеал не вполне положительный: «Р. тоже очень хороша собой, однако она кокетка и поэтому не будет хорошею женой».