Македонский Лев

— Ты любишь меня? — спросила Фетида, и голос ее вдруг зазвучал чисто.

Парменион почувствовал в горле ком, а в глазах — жгучие слезы. — Да, — произнес он.

— Я не… слышу… тебя. Парменион? Пар… — Ее дыхание замерло.

— Фетида! — закричал он, но она не отозвалась. Ее глаза смотрели на него. Тихо подошел Дроник и закрыл ее веки. Взяв Пармениона за руку, он вывел его на солнце.

— Почему? Ведь это была только маленькая ранка?

— Ее череп был проломлен в области макушки. Прости, Парменион. Не знаю, что еще могу сказать. Утешься тем, что она не мучилась; она не поняла, что умирает. И попытайся запомнить, что она сказала о времени, проведенном вами вместе. Не многие познали такое счастье.

Парменион не ответил. Он сел за стол во дворе и стал смотреть на фиолетовые цветы, увившие стены. Он не пошевелился даже когда прибыл Менидис и отряд фиванских солдат, чтобы унести тела головорезов. Старый офицер сел напротив него.

— Расскажи мне, что произошло? — спросил он.

Парменион так и сделал, тихо, механически. Он даже не заметил, когда Менидис встал и ушел.

Пелопид нашел его там же на закате. Фиванский военачальник сел рядом.

— Сожалею о твоей утрате, — сказал он. — Искренне. Но ты должен заставить себя встать, Парменион. Ты нужен мне. Нужен Фивам. Клеомброт появился на севере, и с ним двенадцать тысяч человек. Херей и его люди вырезаны, и дорога на Фивы открыта.

***

Эпаминонд стоял на склоне один и смотрел вниз, на спартанскую армию, которая расположилась лагерем на равнине Левктр, в дне пешего похода от Фив. Он медленно расстегнул под подбородком ремень простого железного шлема, снял его и положил рядом с собой на каменистый склон, садясь, чтобы посмотреть на далекие огни.

Когда ветер усиливал порывы, он мог расслышать смех со стороны спартанского лагеря и ржание их коней, пасшихся за кострами.

Завтрашний день маячил в его сознании подобно полузабытым чудовищам из детских снов. Более пятнадцати из своих тридцати семи лет Эпаминонд работал, прятался, рисковал жизнью, служа Фивам, чтобы освободить любимый город от Спартанского владычества. И он подошел так близко.

Так близко…

Теперь перед ним стояла армия из двенадцати тысяч человек — вдвое больше против Беотийского войска — и будущее Фив висело, как хрупкая драгоценность над огненной пропастью.

В Спарте он позволил себе мечтать о золотых днях. Агесилай был готов говорить — даже вел себя дружелюбно — и переговоры стремительно продвигались вперед… до того горького момента, когда он увидел поправку в Соглашении о Мире. И тогда Эпаминонд оказался пойман, как рыба в сеть. Подписание означало бы конец Беотии. Неподписание влекло за собой новое вторжение.

Сделав глубокий вдох, он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на мыслях о предстоящем совете военачальников, но видел перед собой лишь спартанскую армию, лучших бойцов во всей Греции — во всем мире.

Он подумал о плане Пармениона, но тут же выбросил его из своих мыслей.

Услышав шаги за спиной, он обернулся и увидел Феспийского военачальника, Иктина. Мужчина был молод и строен, его железная броня начищена до серебристого блеска. Эпаминонд ничего не сказал. Иктин раздражал его, однако его приходилось терпеть, как избранного представителя от Феспии.

— Мы же не одолеем их в открытом сражении, так ведь, Эпаминонд? — спросил Иктин. — Мои люди опасаются. Не за свои жизни, конечно, которые они отдали бы с радостью… отдали бы с радостью. Но… это будет безумие. Скажи, ты ведь не обдумываешь этот курс всерьез?

— Я обдумываю все возможности, господин, и представлю свои взгляды Семерым в назначенное время. А сейчас, не оставишь ли меня немного поразмышлять?

— Да, да, конечно. Но мы ведь будем держать оборону у хребта, верно? Да. Думаю, это будет хорошая, подходящая стратегия. Думаю…

— Я увижусь с тобой через час, Иктин — и с остальными Беотархами тоже, — отрезал Эпаминонд. Мужчина поклонился и ушел, но почти тотчас же фиванскому полководцу показалось, что тот вернулся. — Во имя Богов! — взорвался он. — Оставишь ты меня в покое или нет?

— Тебе надо выпить, — сказал Пелопид, широко улыбаясь и хлопая Эпаминонда по спинной части нагрудника.

— Извини. Я думал, это опять тот придурок, Иктин.

— Что бы ни случилось завтра, друг мой, думаю, тебе следует исключить из своей стратегии феспийцев. Эти ребятки побегут прочь, едва спартанцы поднимут на них голос.

— И тогда у нас останется пять с половиной тысяч бойцов — против двенадцати тысяч. Отличные шансы, не правда ли?

Пелопид пожал плечами. — Мне плевать, сколько их. Завтра я их разобью. — Он прищурился и сплюнул на землю. — Мне нравится Парменионов план.

Эпаминонд на миг прикрыл глаза. — Он был не в себе с тех пор, как Фетиду убили. Я не могу принять его план. Поставить на кон всё, что у нас есть, за один ход; рискуя разгромным поражением? Не пойми меня неверно, Пелопид, но ты бы стал нападать на льва с булавкой от броши?

— А на кой льву нужна булавка? — спросил Пелопид, осклабившись.