Македонский Лев

— Сила и слабость, мой друг, весьма часто близки, как муж и жена. Мы сильны, потому что горды. Мы слабы, потому что наша гордость никогда не позволяла нам расти, — он вытянул руку, обводя окрестные земли. — Где мы расположены? Глубоко на юге, вдали от торговых путей, маленький город-государство. Наша гордость не позволяет нам заключать межплеменные или межрасовые браки, благодаря чему сохранилось немного истинных спартанцев. На этом поле три тысячи мужчин, одна треть всех наших армий — поэтому мы можем выигрывать битвы, но никогда не построим империю. Тебе больно за Афины? Они выживут и будут процветать еще долгие годы после того, как мы обратимся в прах. У них есть море, они — центр, сердце Эллады. Мы разобьем их в тысяче сражений, но проиграем войну.

Агесилай тряхнул головой и вздрогнул.

— Ледяное Чудовище прошло сквозь мою душу, — промолвил он. — Прости мне мое уныние.

Ксенофонт устремил свой взор обратно к воинам, сражавшимся на Равнинах. В словах повелителя заключалась истинная правда. При всей своей военной мощи, Спарта была небольшим городом с населением, сокращенным беспощадными войнами, что прогремели по всему Пелопоннесу. Он взглянул на друга и сменил предмет беседы.

— Будешь ли ты вручать приз на Командирских Играх?

Агесилай улыбнулся, и меланхолия покинула его.

— У меня есть особый подарок для сегодняшнего победителя — один из семи мечей Царя Леонида.

Глаза Ксенофонта расширились от удивления:

— Весьма ценный подарок, мой повелитель, — прошептал он.

Агесилай усмехнулся:

— Мой племянник происходит из рода потомков Царя и носит его имя; значит, он должен получить этот меч. Я все равно подарил бы ему клинок через три недели на его день рождения. Но сегодня представился замечательный повод, и это послужит мальчику добрым напоминанием о дне, когда он победил в Играх. Я сам одержал в них победу тридцать лет назад.

— Это будет широкий жест, мой повелитель, но… что если он не выиграет?

— Да брось, Ксенофонт. Его выставили против полукровки-македонца, почти илота. Как может он не победить? Он — спартанец Царской крови. И, тем более, поскольку ты будешь главным судьей, я уверен, что мы можем рассчитывать на правильный результат.

— Правильный? — переспросил Ксенофонт, повернувшись в другую сторону, чтобы спрятать свой гнев. — Давай, для начала, будем справедливы…

— О, не упрямься, — сказал Агесилай, положа руку на плечо друга. — Это ведь всего лишь детская игра. Где тут зло?

— Вот именно, где? — отозвался Ксенофонт.

***

Парменион замедлил бег, разглядев белостенный дом Ксенофонта. Гости уже собирались, и он увидел Гермия в стороне от толпы, беседующего с Гриллусом. Гнев вскипел внутри, когда он вспомнил отрывистые, сильные, крученые удары, и он ощутил острое искушение пробежать через заполненную народом улицу, схватить Гриллуса за волосы и колотить его дурной башкой о стену, пока камни не покроются кровью.

Спокойно! Он знал, что Гриллус будет здесь — как сын Ксенофонта, ведь это его дом; и, к тому же, он держал Черный Покров для Леонида. Но Пармениона задевало то, что Гриллус был принят — и даже любим — другими юношами из бараков. Как возможно, удивлялся он, чтобы афинянин смог завоевать среди них признание, а я — нет? В нем нет спартанской крови, а мой отец был героем. Отгоняя эту мысль, Парменион протиснулся в толпу, приблизившись к двум юношам. Гриллус первым заметил подошедшего, и улыбка у него застыла на лице, а глаза потемнели.

— Добро пожаловать на день твоего позора, — буркнул афинянин.

— Оставь меня, Гриллус, — предупредил Парменион, и голос его дрогнул. — Когда ты рядом, меня тянет блевать. И знай: если еще раз нападешь на меня, я тебя убью. Ни шишек. Ни синяков. Только могильные черви и смерть.

Сын Ксенофонта отпрянул назад, роняя из рук Черный Покров. Поспешно подобрав ношу, он прошмыгнул в дверной проем дома.

Повернувшись к Гермию, Парменион попытался улыбнуться, но мышцы лица напряглись и затвердели. Вместо этого он приблизился, чтобы обнять друга, но Гермий отстранился.

— Будь осторожен, — сказал Гермий. — Прикоснуться к Покрову — дурной знак.

Парменион глянул вниз, на темную материю, обернутую вокруг руки Гермия.

— Это всего лишь покрывало, — прошептал он, проведя по ткани пальцами. Потерпевший поражение в Игре будет уведен с поля битвы, покрытый с головой Черным Покровом, дабы спрятать свой стыд. Ни один спартанец не станет смотреть на такое унижение без смеха. Но Пармениону было все равно. Если Леонид выиграет, позора будет и так достаточно. Облачение в Покров нисколько его не ужасало.

— Идем, — сказал Гермий, взяв руку Пармениона. — Пройдемся немного — мы же не хотим прийти слишком рано. Как твоя мать?

— Набирается сил, — ответил Парменион, сожалея, что пришлось солгать, и втайне желая, чтобы эта ложь оказалась правдой. Когда они вышли на улицу, он услышал приветственные возгласы и оглянулся, чтобы увидеть прибытие золотоволосого Леонида. И он с завистью смотрел, как люди окружили прибывшего, чтобы пожелать тому удачи.