Македонский Лев

— Говорят, в Спарте ты был чемпионом, — произнес Аттал. — Что же ты ушел оттуда, учитывая все твои регалии?

Парменион покачал головой. — Откуда взялись все эти истории? Чемпион? Да я был презираемый полукровка, помесь, меня высмеивали и избивали. Всё, что я взял с собой из Спарты — это синяки и ненависть, которая была направлена на весь окружающий мир и поедала самое себя. Ты когда-нибудь был влюблен, Аттал?

— Нет, — признался македонянин, внезапно смутившись.

— А я был… однажды. И ради этой любви я преступил закон. Переспал с незамужней девушкой из знатной семьи. Из-за этого ее убили, а я зарезал одного хорошего человека. Больше того, я подвел к падению свой родной город, а вместе с тем принес смерть своему единственному другу. Его звали Гермий, и он погиб при Левктрах, сражаясь подле своего обожаемого Царя.

— Все люди умирают, — тихо произнес Аттал. — Но ты меня удивил, Спартанец. Я-то думал, что ты холодный расчетливый военачальник, воитель, который не знал поражений. Думал, что твоя жизнь была легкой — благообразной, что ли.

Парменион усмехнулся. — Часто чужая жизнь нам такой и кажется. Вот в Фивах жил один богатый купец. Люди могли ему завидовать, проклинать его удачу, возжелать золотые кольца, которые он носил, и большой дом, который он построил на холме, выше провонявших нечистотами городских улиц. Но они не знали, что раньше он был рабом и работал на Фракийских копях; что он вкалывал там десять лет, прежде чем получить свободу, а потом работал как проклятый еще пять лет, чтобы сколотить приличную сумму монет, которую он вложил в рисковое предприятие, принесшее ему богатство. Так что не завидуй мне, Аттал.

— Я не говорил, что завидую, — сказал мечник. И вдруг осклабился. — Хотя, пожалуй, что так оно и есть. Ты никогда не нравился мне, Парменион, но я тебя уважаю. Однако довольно комплиментов. Как мы собираемся добраться до Спарты?

Парменион встал, разминая спину. — Пойдем на запад, перейдем Пиндские горы, потом спустимся к побережью, придерживаясь возвышенностей и лесов.

— Ты говоришь о многонедельном переходе. Не хочу показаться пораженчески настроенным говнюком, но не думаешь ли ты, что отряд с тремя монстрами и двадцатью кентаврами сможет пройти вдоль всей Греции — пусть даже такой Греции, как эта, — незаметно?

— Кентавры здесь не чужие, — сказал Парменион, — но мы будем идти в основном по ночам, когда они в облике людей. Что же до Бронта и его братьев, тут я с тобой согласен. Но они обладают недюжинной силой и будут полезны, если в дороге возникнут препятствия.

— И ты ожидаешь препятствий, несомненно?

— Да. Перед нами задача, непосильная разуму. Филиппос прибегнул к чародейству, чтобы разыскать Александра в другом мире, а значит сумеет выследить его и в этом. Куда бы мы не пошли — как бы хорошо мы не прятались — враги всегда будут рядом.

— Слетаются на мальчишку, как мухи на коровью лепешку? — спросил Аттал.

— Отвратительное сравнение, но близкое к правде, — согласился Спартанец. — Однако жрица утверждает, что сумеет защитить нас на какое-то время.

— Так значит твой план — какой он есть — зиждется на переходе малого отряда чудищ-полулюдей через охваченную войной страну туда, где нас могут — или не могут — принять, с надеждой на то, что у Аристотеля хватит сил отыскать нас и вернуть домой?

— Совершенно верно. У тебя есть другой план?

— Должен признать, что ничего светлого в голову не приходит, — ответил Аттал, — но есть кое-что, что меня беспокоит. Касаемо Александра. Он и есть тот Искандер, которого эти… создания… ждали?

— Нет.

— Так что же случится, когда чудища поймут это? Они, пожалуй, немного разозлятся.

— Возможно, — сказал Парменион. — Но об этом подумаем после.

— Еще одна проблема, которую откладываем на потом, — буркнул Аттал. — Вот что я скажу, Спартанец, — с тобой не соскучишься.

* * *

На рассвете, когда он сидел задумавшись, Парменион увидел монструозную фигуру Бронта, выходящего из деревьев у подножия гор. Существо вышло вперед, потом вдруг упало на колени. Свет, бледный и прозрачный, засиял вокруг него, и Парменион смотрел, пораженный, как бычья голова исчезает, оставляя на своем месте лицо молодого человека, белокожего, с волосами цвета отполированной бронзы.

Подняв взор, юноша увидел Пармениона и замер, не двигаясь несколько мгновений, затем сел на траву и отвернулся от взгляда Спартанца.

Парменион вышел в лунный свет, спустился по холму и сел рядом с бывшим минотавром.

— Считается, что негоже смотреть за Превращением, — сказал Бронт. — Но ты не из нашего мира и, вестимо, не понимаешь наших обычаев.

— Для чего вам нужно принимать другую форму?

— А для чего вам, Людям, надо питаться или дышать? Я не знаю ответа. Знаю только, что это есть, и что оно необходимо. Без Превращения я умру. И, поскольку Заклятие тает день ото дня, Превращение становится всё труднее, всё больнее. Но Искандер исправит это; он возродит Заклятие.

— Только если Филиппос не поймает его, — вставил Парменион.

— Именно. Как ты задумал обойти его?

— Пойдем через Лес Горгона.

— Тогда мы все мертвецы.