Макей и его хлопцы

От Козелло Лёсик шёл в свою землянку, как побитый: съежился, смотрел в землю и как-то жалко улыбался при встрече с друзьями. «Всыпал ему, видать, Козелло», — думали хлопцы, глядя на Лесика. И мало кто подозревал, как он сам себя жестоко ругал, как он проклинал подлого Лисковца.

На том «медовое дело» и кончилось бы. Но на другой день Лёсик встал и, не позавтракав, пошёл в особый отдел и там рассказал всё, как было. Но, следуя ложным понятиям дружбы, Лисковца он всё же выгородил: «А то сам тону, и другого топлю — нехорошо».

— Лисковец тут ни при чём, — говорил Лёсик. — Он тут проходил случайно, я его и угостил.

У Лёсика словцо гора с плеч свалилась. Он почувствовал себя снова хорошо, весело. Ему казалось, что он поступил благородно, не выдав товарища, и что он поступил так не из-за страха перед угрозой Лисковца.

X

На улице неожиданно наступило похолодание. Ударили морозы. Вечерело. В штабную землянку, кряхтя, вошёл дед Петро.

— Что ты будешь делать?! Опять зима!

Макей, комиссар, начштаба Стеблев и Пархомец склонились над столом. Они словно не замечали старика, а ведь он пришёл не попустому. Мороз ударил не на шутку, а хлопцы уехали за сеном в лёгкой одежонке. Ведь и предупреждал он их, да разве с этим Китовым сговоришься. Да и Василь Михолап с Лахиным хороши, шут их дери! Дед стоял и тяжело вздыхал под наплывом печальных дум. Макей повернулся к нему:

— Ты что, деду?

— Хлопцев до сих пор нету.

— Каких это хлопцев?

— Что за сеном поехали. Две подводы ещё вчера отправил. Должны бы уж давно быть. Ребята не баловники, Семен Федотыч Китов — антилигентный человек, на учителя учился.

— Кто ещё с ним?

— Лахин — этот сибиряк, да наш Василь Михолап.

Макей задумался. По дороге, по которой поехали хлопцы, частенько разъезжают полицейские.

— Стеблев! — обратился он к начштаба. — Вышли на разведку.

Дежурные находились в соседней землянке. Стеблев посмотрел на спящего Елозина и велел деду Петро самому прислать сюда дежурного. Дед вышел, кряхтя и охая. Через минуту явился Родиков, щёлкнув каблуками.

— Дежурный по отряду лейтенант Родикое явился по вашему приказанию, — отрапортовал он.

Рука взлетела к головному убору. Макей, как всегда, любовался военной выправкой этого человека.

Стеблев распорядился вызвать Коноплича, которого Макей назначил командиром разведки после того, как Василия Ерина взяли в распоряжение Могилевского оперцентра.

Оказалось, что Коноплич только что уехал. Макей поморщился: «Почему не докладывают ему? Самовольничают хлопцы. Надо приструнить». И тут, же что-то записал в свой блокнот.

Макей, видимо, забыл, что он сам разрешил разведке выезжать, когда это Понадобится, по своему усмотрению. Сейчас он вспомнил это и продиктовал Стеблеву приказ, которым обязывал без ведома штаба никому из лагеря не выезжать, в том числе и разведке. Кончилась вольница, для удалых разведчиков!

Разведчики Потопейко и Догмарёв только что откуда-то вернулись и теперь, говорят, спят «как убитые». Псе же пришлось. вызвать их. Через четверть часа они на полном галопе мчались по лесной дороге. Длинные ветви болдно ударяли им в лицо, сильнее жёг морозный ветер.

— Нос береги! — кричал Потопейко, скакавший впереди и подхлёстывавший своего коня. От лошадей валил пар, в пахах проступила пена.

Макей с нетерпением ожидал разведчиков. Комиссар ушёл в пушечно–миномётный взвод проводить политбеседу. Теперь у Макея было две 76–миллиметровые пушки, 25 снарядов к ним. Имелось также пять или шесть разнокалиберных миномётов, но не было ни одной мины. Миномёты хвастливо были расставлены под навесом и ими могли любоваться все гости, приезжающие в лагерь Макея. Рядом стояли пушки без прицелов. В обеих пушках в тормозах отката не было незамерзающей жидкости. Лейтенант Клюков наполнил люльки скипидаром. «Голь на выдумку хитра», — смеялся он, кудрявя баки на смуглых щеках.

— Снарядов маловато, — пожаловался Клюков комиссару, когда тот спросил, сколько нужно снарядов для боя.

Комиссар задумался. Дручаны и соседние с ним семь вражеских гарнизонов голыми руками не возьмёшь. У врага прекрасно организована сеть обороны: траншеи, дзоты, колючка, пулемётные гнезда.

Политзанятия проводили в самой большой землянке. На дворе всё ещё было довольно холодно. Циклон, налетевший с севера, свирепствовал в Белорусских лесах, рвал дубы, вздыбливал на болотах ледяной покров.

— Зима не даром злится, — шутя продекламировал бывший учитель Иван Ракетский. И вдруг глаза его затуманились. Вспомнил он свою сельскую школу на зеленом берегу маленькой речушки с смешным именем Лисичка, вспомнил широкие колхозные поля — весной зелёные или чёрные, осенью—золотисто–жёлтые. На полях, чуть дымя, ползает жук–трактор. Иногда весенний ветерок в раскрытые окна школы доносит его мерное дыхание. Теперь всё это, как сон.

Комиссар с лёгким армянским акцентом говорил о победе Красной Армии, о разгроме немцев под Сталинградом, о силе и мощи Советской державы. Партизаны живо интересовались всем. Особенно их интересовало, как теперь живут на Большой Земле. Трудно, наверное. Женщины,, поди, одни — ив поле, и на фабриках.