Макей и его хлопцы

Но в лесу снег держался прочно и потому партизаны продолжали ездить еще на санях. Однако животворное дыхание весны коснулось и тёмных партизанских урочищ: около стволов могучих дубов и сосен появились кольцевые проталины, в голых сучьях деревьев звонкоголосо защебетали птички, радостно приветствуя приход весны.

Партизаны макеевской бригады готовились к большой диверсии. Мелкие партизанские группы Михася Гулеева, Николая Бурака и Ивана Пархомца то здесь, то там спускали под откос вражеские поезда, сталкивались с немцами и полицаями. Но Макея уже не удовлетворяло это. С тех пор, как на самолете из Москвы получили автоматы и некоторое количество тола, он засел за разработку плана «большой диверсии». Проект «большой диверсии» Макей отослал в Центральный штаб партизанского движения и было слышно, что там он получил одобрение. По этому плану предполагалось, что партизански(е отряды, вводившие в его бригаду, сразу б один день нападают на железные дороги, уничтожают охрану их, доты, разрушают железнодорожные мосты, взрывают рельсы — ив тылу немецкой армии наступает паралич: движение приостанавливается. Армия лишается маневренности, подвоза продовольствия и боеприпасов. Макей, как помешанный, носился с этой идеей и всю свою бригаду готовил к осуществлению её. В каждом отряде была выделена группа подрывников в 80–90 человек, в обязанность которой вменялся подрыв железной дороги и мостов, остальные своим огнём должны были сковывать врага.

Опытные подрывники–диверсанты, вроде Михася Гулеева, обучали партизан искусству разрушения.

— Это пенал, — тоном старого учителя говорил Гулеев партизанам, сидевшим перед ним на поваленной березе. — А это вот тол и крышка.

После краткого объяснения и показа он спросил:

— Понятно, что к чему?

— Понятно, товарищ Гулеев, — ответил Юрий Румянцев. -— Нажимаем на крышку и врагам крышка.

Полное смуглое лицо Гулеева расплылось в улыбке.

— Работа верная. Но мы еще должны научиться сами подрывать мину. Для этого к капсулю прикрепляем бикфордов шнур длиною в десять—пятнадцать сантиметров и, подложив мину под рельсы, поджигаем этот шнур. Тут уж беги! Как раз накроет.

Из рук в руки переходил маленький жёлтый брусочек вроде куска семейного мыла.

— А здорово, — удивлялись партизаны, рассматривая этот безобидный жёлтый брусочек, — огня не боится, удара тоже не боится, а от взрыва капсуля — вон что делает!

Расходились довольные. Просили Гулеева, чтоб он взял их завтра с собой на малую диверсию.

— Практика надо ходыт, товарищ командыр, — говорил высокого роста с нерусским лицом партизан. В больших чёрных глазах его — суровое упрямство.

— Тебя, Гасан, возьму. Не обижайся, если навеша о на тебя мешки с толом.

— Балшой спасибо, кацо! Хоть сам садись — повезу до железка.

Кругом засмеялись.

— А как ты расстанешься со своим кацо?

— С Васькой Коноплич? — спросил, нахмурившись, Га(санов. Полное матово–белое лицо его покраснело. — Он мне надоел. Балшой началник стал!

Кто-то понимающе свистнул. Оно так: с повышением в чинах слабеет старая дружба. На Коноплича это вроде, не похоже: он умный, сознательный. Просто зарвался на работе. У командира партизанской разведки сейчас, в связи с подготовкой к большой диверсии, особенно много дел. Теперь Коноплич то на коне, то сидит за составлением донесений Макею. А Гасанову кажется, что тот изменил ему.

В это время от штабной землянки шёл Василий Коноплич в широченных шароварах с красными лампасами. Покрасневшее лицо его было озабочено чем-то. Чёрный чуб свесился на лоб, кубанка с красным днищем сбилась на затылок.

— Вложил ему, видно, Макей, — сказал Гулеев.

Суровое лицо Гасанова вдруг осветилось радостной счастливой улыбкой. Он неожиданно бросился со всех ног к старому другу, и, подбежав к нему, страстно стал пожимать ему руку.

— Кацо, Василь,, ты бледен, словно снег на горах Кавказа. Кушать хочешь? Вот на, кушай, Василь.

Коноплич взял из рук Гасанова кусок хлеба и с жадностью начал его уничтожать.

— Напрасно ты, Василь, стал началник.

— Ты понимаешь, Гасан, — заговорил спустя Некоторое время Коноплич, — немцы укрепляют Чичевичи. И это у нас под носом. А? Житья нам не дадут.

— А Макэй что? Праекты пишет, войну забыл? Да?

— Эх, ты! — раздражённо воскликнул Коноплич. — Ничего ты не понимаешь. Эти проекты товарищ Сталин одобряет.

Гасанов побледнел и, судорожно схватив Коноплича за руку, стиснул её.

— Ты, Василь, не будь хохлом. Зачем ругаться? Ты мне кацо иль нет? Балшой началник стал ошень. Завтра диверсия пойду.

— Ну и иди! Хоть к богу в рай.

— Зачем рай, диверсия пойду, на железка.