Макей и его хлопцы

Макей позвал адъютанта.

— Слушаю, товарищ командир! — отрапортовал, словно из‑под земли выросший, Миценко. Макей велел позвать к себе Даньку Ломовцева. Спустя несколько минут перед командиром стоял высокий красивый юноша с открытым и смелым взглядом голубых глаз и ёжиком русых волос. На нём — короткая опоясанная ремнём шуба, а на голове — высокая чёрная барашковая шапка с красной лентой.

— Там на посту задержан кто‑то, приведи сюда!

К Макею ввели троих мужчин и девушку. Макей сидел на березовом чурбане и с ног до головы рассматривал вошедших. В зубах он держал дымившуюся трубку и молчал. Ближе всех к нему стоял высокий юноша о светлыми волосами и приятным лицом.

— Кто такой? — обратился к нему Макей, любуясь его осанкой. Бледное измождённое лицо юноши порозовело, он прокашлялся.

— Моя фамилия Румянцев.

— Звать?

— Юрий Петрович.

Макей вынул изо рта трубку и более пристально взглянул на юношу. Тот заметил» на себе этот колющий взгляд серых холодных глаз и покраснел ещё больше. Но Макей уже допрашивал кряжистого, сутуловатого парня с лошадиной физиономией.

Андрей Елозин, — говорил тот, скаля оба ряда крепких широких зубов. — Сын собственных родителей, образца 1917 года. Марка революционная, — добавил он и засмеялся. Засмеялся и Макей. Несмотря на излишнюю развязность Елозина, он сразу понравился Макею своей бесхитростной, подкупающей простотою, открытой улыбкой.

Вошедший в это время комиссар Сырцов, взглянув на улыбающееся лицо Елозина и его сутуловатую кряжистую фигуру, тоже не мог удержаться от улыбки и спросил, откуда он родом. Он почему‑то ожидал, что тот скажет — «Из Сибири». И точно. Андрей Елозин, стараясь выправить свою сутулую спину, не без гордости сказал, что он сибиряк.

— Наверное, с медведем справился бы?

— Отец справлялся. Я не пробовал. Не приходилось. Мы, сибиряки, вообще, народ крепкий, каменный. Пуля, и та нас не берёт — отлетает. — И опять широкая улыбка поползла по его лицу.

Макей рассмеялся, встал, похлопал его по широкой сутуловатой спине и, обращаясь словно за советом к комиссару, сказал:

— Молодец! А?

Продолжая улыбаться, он обратился к девушке, стоявшей позади Румянцева.

— Давайте знакомиться. Вы кто такая? Зачем пришли?

Девушка смело глянула в глаза Макея, но тут же потупилась. Лёгкий румянец залил её пухлые щеки:

— Я Катя Мочалова. Я ненавижу фашистов, они убили моего папу. Он был капитаном парохода «Чапаев». А маму… — девушка вспыхнула, но быстро взяла себя в руки и воскликнула тоненьким–тоненьким голосом:

— Я буду мстить им!

Она стояла с бледным лицом и горящими от гнева глазами. Макей понял, какую страшную душевную муку пережила эта маленькая хрупкая девушка.

— Добро! — только и сказал он и дрожащими пальцами стал набивать табаком трубку.

— Правильно говорит девушка, — заговорил Юрий Румянцев, — мы пришли мстить, а уж если умереть, то с музыкой.

— Ишь, какой любитель музыки! Чтоб ему и мёртвому музыка играла, — пошутил комиссар и, показывая рукой на проходящего мимо окна Ломовцева, на животе у которого висел ручной пулемёт Дегтярёва, сказал:

— Музыка у нас есть. Вон Ломовцев какую гитару несёт.

— А я умею играть на гитаре, — сказала с детской наивностью девушка и, поняв свою ошибку, смутилась.

Она была невысокого роста и хорошо сложена. Широкая шуба скрывала в своих мощных складках её тонкую фигурку. Чуть скуластое лицо с маленьким вздернутым носиком и пухлыми детскими губами, казалось, было всегда готово и к слезам, и к радости: столько в нём неподдельной наивности и детской непосредственности! «В детском саду ей с малышами играть, а она пришла мстить, убивать людей», — думал с горечыо Макей. Она, действительно, хорошо играла на гитаре, пела своим слабеньким голоском пионерские песни. Окончила Могилевское педучилище, готовилась стать педагогом, а стала вот партизанкой. От неё Макей узнал, что близ Кличева гитлеровцы застрелили Лявониху. Хоронить её никому не позволили — так и оставили на съедение волкам, которые стадами бродили вокруг сожжённых деревень.

— Прорвы на них нет, — сказал Макей с горечью не то о волках, не то о гитлеровцах.

— А предал её, Лявониху‑то, вот этот субъект, — сказал хрипло Андрюша Елозин и тумаком подтолкнул вперёд невысокого и уже немолодого человека с квадратным лицом, покрытым чёрной колючей щетиной волос. Да и сам он весь какой‑то квадратный. Широкие угловатые плечи пиджака его приподняты. Весь пиджак от карманов до хлястика оторочен жёлтой кожей, на ногах тупоносые на толстой подошве ботинки брюки снизу перехвачены обшлагами. Под чёрными косматыми бровями зло мерцают узенькие глаза. И в одежде, и в лице этого человека всё какое‑то чужое, враждебное. «Действительно, тип!» — удивился Макей, и в душе его поднялась чёрная, как ночь, злоба против этого человека. Юрий Румянцев рассказал, как они, идя в партизаны, увидели его: он шнырял по лесу, щёлкал фотоаппаратом и что‑то записывал.

— Обыскать! — приказал Макей, вперив в квадратного человека суровый взгляд своих серых глаз. Человек затрясся и упал на колени.

— Простите! Я вам расскажу всё, только не убивайте.