Макей и его хлопцы

Миценко исчез во ржи. Вскоре он появился с мальчиком на руках. Заботливо опустил он его на мягкую траву возле высокого куста орешника.

— Костик?! — удивился Макей. В самом деле, перед ним лежал его племянник. Вот как ему пришлось попасть в партизаны! А как он тогда, зимой, рвался уйти с ними на лыжах!

Доктор Андрей привёл Костика в чувство.

— Дядя Макей? — спросил мальчик радостно, не вполне ещё понимая, где он и что с ним. Как он попал сюда, он и не мог бы сказать. Но его сильно обрадовало, что он в партизанах. Вдруг его взгляд упал на деревню, окутанную дымом пожара, и он сразу все вспомнил. Слёзы сами собой потекли по его бледным щекам.

— Что там? Успокойся, расскажи, что знаешь, — говорил ласково Макей, гладя мальчика по русой головке.

Костик рассказал всё — как дедушка Федос ударил немца по голове палкой, как немцы стреляли по народу, как он спасся в старом колодце, как немцы сожгли дедушку Федоса, который сказал, что он отец Макея. Но почему они сожгли ветряк, Костик не знал.

— Вот, значит, как дед Федос‑то? — сказал Макей и задумался. «Вот после этого и думай, что угодно о людях. Я бы меньше удивился, если бы сказали, что он предал меня. А он моим наречённым отцом стал. Смерть страшную за меня принял».

— Вперёд! -— отдал команду Макей.

Сгибаясь, партизаны шли рожью. Из деревни они не были видны. Рожь от движения людей слегка колыхалась и вздрагивала, словно по ней пробегали лёгкие струйки ветра. Далеко выдвинувшись вперёд, шла штурмовая группа Володи Тихонравова. Белое, в прыщиках, лицо его было сурово, прядь русых волос спустилась на лоб, мешала ему смотреть. Он часто её отбрасывал рукой и что‑то ворчал. С ним, также согнувшись в дугу, шли Байко, Догмарев, Свиягин и ещё человек десять.

Невдалеке послышалась чужая отрывистая речь, и в ту же минуту из‑за кустов показались тёмнозелёные немецкие каски.

— Немцы! — вскричал Свиягин, оставаясь верным своей привычке опережать события. И точно, как бы в подтверждение его слов, впереди раздались автоматные очереди. Пули засвистели над головами партизан. Все попадали на землю. Завязалась перестрелка.

Немцы шли на прижатых к земле партизан. Они уже совсем рядом — хорошо видны их лица. Положение становилось угрожающим. В двадцати—тридцати метрах от Володи Тихонравова лежал, хоронясь в канавке, толстый немец. Он бил по партизанскому пулемёту. Тихонравов поймал его на мушку и выстрелил. Пуля попала в зелёную каску, немец вскинулся и перевернулся навзничь. Видно было, как по его тяжёлому телу прошли предсмертные судороги. Вот он ещё раз—другой дернулся и замер. Тихонравов улыбнулся, вспомнив конец шуточной песенки, сочинённой Иваном Свиягиным:

Лили Марлен Фрица
Ждет давно домой, —
Фриц лежит в канаве
На Руси святой.

У этого Фрица замечательный автомат, Тихонравов бросается вперёд и выхватывает оружие из ослабевших рук врага. Два полных диска он суёт в противогазовую сумку. Теперь он, как будут говорить партизаны, рассматривая его трофеи, «кум королю и чёрту брат». Свою винтовку он вскинул за спину и начал стрелять уже из автомата. К нему откуда‑то подбежал Макей и присел рядом.

— Трофейный?

— Само собой.

— Порядок. Эй, берегись, хлопцы! — вскричал Макей и выстрелил из пистолета в подбегавшего немца, но промазал. Немец, вскинув винтовку, прицелился в Макея, Тихонравов дал по нему короткую очередь, и тот клюнул носом; по виску и щеке, заросшей рыжеватой щетиной, побежала кровь.

Трусоватый Гарпун, зажмурившись, полз куда‑то в сторону и время от времени стрелял вверх. С его лба градом катился пот, нижняя челюсть тряслась.

Свиягин, увидев его, брезгливо отвернулся. Байко закричал:

— Гарпун! Куда?

Тогда Гарпун повернулся и слепо, как котёнок, пополз в сторону врага, продолжая стрелять наобум.

Бой разгорался, складываясь явно не в пользу макеевцев. Но в это время на помощь им пришёл Свирид, прославленный командир Кировского партизанского отряда, однофамилец Ильи Ивановича, главного повара макеевского отряда. Отряд Свирида, быть может, единственный во всей Могилёвщине, не назывался по имени командира: его звали Кировским.

— Кировцы пришли, — раздались всюду голоса, — с пушкой.

— Пойдёт дело теперь.

Свирид — невысокий, средних лет мужчина, сухощавый, но, как говорят, жилистый. Мужественное лицо его, обтянутое пепельно–серой кожей, покрыли глубокие складки, идущие вниз от носа. Большая авиационная планшетка делала его смешным. Но стоило приблизиться к нему, как непомерных размеров планшетка с градусной сеткой на целлулоидной крышке, бинокль и маузер в деревянной кобуре, спускавшейся едва ли не до самой земли, — всё оказывалось как будто в меру, всё как‑то шло ему. О Свириде говорили, что он, как и Макей, мог по целым дням идти пешком, а на его лошади попеременно ехали уставшие партизаны.

Громыхнула пушка Свйрида. Враги ответили усиленной минометной стрельбой. Началась артиллерийская дуэль. Партизаны и немцы постепенно вводили в эту смертную игру голоса всё новых и новых видов оружия. Гул и свист снарядов, умножаясь, рос и ширился.