Махабхарата. Рамаяна

Меж тем не смолкали заклятья, моленья,
Так жертвы стремились в огонь истребленья.

Алтарь справедливое пламя возвысил,

Чтоб змей сосчитать, не хватило бы чисел,

Ползли, и ползли, и ползли миллионы, —

Сменялся потоком поток истребленный.

Он корчился в пламени, род ядовитый,

И Васуки вскоре остался без свиты.

Унынье змеиным царем овладело.

«Сестра! — застонал он. — Горит мое тело,

Трепещет душа, и колеблется разум,

Я гибну, покорный священным приказам,

Весь мир говорит о конце моем скором,

Не вижу я света блуждающим взором,

Уже разрывается сердце на части,

И сам над собою не чувствую власти,

Готов я, с моими подвластными вместе,

Низринуться в пламя пылающей мести.

Ты видишь, я гасну, дрожа и стеная.

Поведай же милому сыну, родная,

Что он упованье мое и спасенье,

Что он, только он прекратит всесожженье!»

И сыну сказала тогда Джараткару:

«Иди, отврати беспощадную кару».

Воззвал к нему Васуки: «Астика милый,

Ты видишь, лишился я воли и силы,

Не вижу, не знаю, где стороны света,

Молюсь я творцу — и не слышу ответа».

Племянник ответил несчастному змею:

«Теперь успокойся. Твой страх я развею.

Спасу я от пламени пышущей мести

Творенья, что преданы правде и чести.

Да будет погибель одним лишь виновным,

Не должно возмездию быть поголовным.

Иду я, борьбу объявляя насилью,

Огонь задушу я водою и пылью».

Отправился Астика, юный годами,

Туда, где огонь пламенел над садами.

Увидел он дивное место обряда,

Вокруг широко простиралась ограда,

Увидел жрецов и скопленье народа,

Увидел он издали, стоя у входа,

Как змей обреченных ползли миллионы, —

Алтарь привлекал их, огнем озаренный,

Единые в счастье, различны в несчастье,

Ползли и в огне распадались на части.

Впилось в его сердце страдания жало,

Но мальчика стража тогда задержала.

Стремясь Джанамеджаи дело исправить,

Решил он сожженье стихами восславить.

Дошел до народа, жрецов и владыки,

Услышал алтарь и огонь грозноликий,

Который горел средь равнины безбрежной,

Мальчишеский голос, могучий и нежный:

«О царь, чья прославлена всюду отвага,

Жрецы, что живут для всемирного блага,

Огонь, что блестит, как луна и созвездья, —

Творите вы славное дело возмездья.

Но знайте, существ совершая сожженье,

Что жизнь есть несчастье, что жизнь есть мученье.

Возможно ль злодейство убить самовластьем?

Возможно ли горем бороться с несчастьем?»

«Сей мальчик, — сказал властелин удивленный, —

Умен, как мудрец, сединой убеленный.

Быть может, не мальчика слышим призывы,

Быть может, то старец пришел прозорливый.

У брахманов ныне прошу разрешенья:

Его допустите к обряду сожженья.

Он мальчик, но знанием равен он старым.

Его одарю я каким-нибудь даром».

Ответили брахманы словом единым:

«Жрецов почитать надлежит властелинам.

Хотя он и мальчик, познал он законы.

Почета и славы достоин ученый.

За мудрость его мы допустим к обряду.

Пусть примет, какую захочет, награду.

Чудесного мальчика, царь, одари ты,

Лишь явится Такшака, змей ядовитый».

Хотел было царь молвить мальчику слово:

«Не жаль для тебя мне подарка любого», —

Но жрец-возглашатель, в душе недовольный,

Сказал: «Не спеши ты, о царь своевольный!

Еще в наше пламя, живому враждебный,

Не ринулся Такшака, змей непотребный».

Сказал Джанамеджая: «Гимны возвысьте,

К погибели Такшаку-змея приблизьте».

Жрецы отвечали: «Открылось нам в гимнах,

В сверкании пламени, в угольях дымных,

Что прячется Такшака гнусный вне дома,

В обители Индры, властителя грома».

И брахманы, сильные мощью познанья,

Усилили гимны, мольбы, заклинанья,

И пламя, хранимое вечным законом,

Почтили, насытили маслом топленым.

Внезапно увидели: по́ небу мчится,

Сверкая, громами гремя, колесница.

То Индра летел, окружен облаками,

Небесными девами, полубогами.

Летел он, жрецов услыхав призыванья,

Летел он, а в складках его одеянья,

Где тучи простерлись могучим размахом,

Змей Такшака прятался, мучимый страхом.

Сказал повелитель, о правде радея:

«Жрецы, если Индра скрывает злодея,

То в чистое пламя пылающей мести

Вы Индру низвергните с Такшакой вместе».

Жрецы отвечали: «О царь, погляди-ка,

Внимает нам грома и молний владыка.

Святых заклинаний и он побоится!

Смотри, удалилась его колесница,

Он выпустил змея, тобой устрашенный.

Ты слышишь ли Такшаки вздохи и стоны?

Лишился он силы от наших заклятий,

Он в пламя летит, что гудит о расплате.

Ты видишь ли змея предсмертные корчи?

Он крутится в воздухе, будто от порчи,

По тучам он катится, как по ступеням,

Шипит он могучим и страшным шипеньем,

Сейчас он погибнет, сгорит в униженье, —

Как должно, проходит злодеев сожженье,

Теперь, повелитель, сдержи свое слово

И брахмана ты одари молодого».

Сказал Джанамеджая: «Гость безобидный,

По-детски невинен твой лик миловидный!

Чего ты желаешь? Мне будет нетрудно

Отдать даже то, что отдать безрассудно.

Что выбрал ты сердцем, мудрец несравненный?

Скажи мне, я дам тебе дар вожделенный».

Над жертвенным пламенем Такшаки тело,

Как пламя, уже извивалось, блестело,

Уже нечестивец, покинут сознаньем,

Готов был упасть, побежден заклинаньем,

Но Астика вскрикнул с мальчишеским жаром:

«О царь, лишь одним одари меня даром, —

Сожженья обряд прекрати поскорее,

И пусть в это пламя не падают змеи!»

Сказал повелитель, весьма огорченный:

«Огонь да не гаснет, для блага зажженный!

О праведник, просьба твоя тяжела мне.

Возьми серебро, драгоценные камни,

Тебе, может, золота множество надо,

Священных коров я отдам тебе стадо,

Но только для змей ты не требуй прощенья,

Не требуй святого огня прекращенья!»

Слова мальчугана в ответ зазвенели:

«О царь, золотых не хочу я изделий,

Камней, серебра и коров мне не надо,

Хочу одного: прекращенья обряда.

Ты видишь: заклятьям всесильным подвластны,

Уже устремляются в пламень ужасный

Не только убийцы, лжецы, лиходеи,

Но также и добрые, честные змеи».

Взглянули жрецы и властитель державы,

Увидели: змеи — двуглавы, треглавы,

Одни — о семи головах, а другие —

Безглавые, пестрые кольца тугие,

Одни — словно гордые горные цепи,

А те — словно долгие, душные степи,

Свиваясь хвостами, сплетаясь телами,

Шипя, низвергались в безгрешное пламя.

Различны они становились в несчастье,

Пылающий яд источали их пасти,

Пылал он, вливаясь в огонь справедливый,

Где меркли горящего яда извивы.

За этими гнусными змеями следом,

За сыном отец и внучонок за дедом —

Невинные змеи стекались в печали,

Лишенные жала, гореть начинали!

А в воздухе ясном над жаркой равниной,

Над этой великою смертью змеиной,

Змей Такшака, мучимый страхом сожженья,

Не падая в пламя, повис без движенья.

Хотя беспрерывно лилось возлиянье,

Хотя бушевало святое пыланье,

Хотя он и был у заклятья во власти,

Хотя и стремился он к огненной пасти, —

Застыл он без воли, застыл он в безумье,

И вот властелин погрузился в раздумье.

Спросил он, могучий в деяниях битвы:

«Ужель недостаточны ваши молитвы,

«Ужель недостаточны ваши стремленья,

Чтоб Такшаку ввергнуть в огонь истребленья?»

Сказали жрецы. «Это Астики сила

Падение Такшаки остановила,

«Стой, стой!» — он сказал, повторив троекратно:

Заклятье жреца стало Такшаке внятно.

Боязнь охватила безумного змея,

Он в воздухе ясном застыл, каменея,

Как путник, которому всюду преграда,

Когда он стоит средь коровьего стада.

Сказал Джанамеджая, царства блюститель:

«Друзья мои, местью насытился мститель.

Да будет исполнено Астики слово,

Оно — милосердного дела основа.

Отныне мы змеям даруем прощенье,

Великое мы прекращаем сожженье.

Но в память о пламени, нами зажженном,

Но в память об Астике дваждырожденном,

Который нам путь указал к милосердью, —

Пусть в воздухе ясном, под синею твердью,

Змей Такшака злобный до сумрака стынет,

Пока его ветер полночный не сдвинет!»

Когда раздалось повеленье владыки,

Восторга и счастья послышались клики,

Послышались громкие рукоплесканья

Всего озаренного благом собранья.

Жрецы, насладившись деянием правым,

Огонь прекратили согласно уставам.

Сказали: «Ты, Астика, твердый в решенье,

Свершил величайшее в мире свершенье,

Свершенье любви, милосердия, блага,

И в этом и сила твоя и отвага,

Ты — Астика, ты — Существующий Вечно,

Затем, что свершенье твое — человечно!»

Все были довольны: жрецы, и правитель,

И Астика праведный, змей избавитель.

Пришел он домой, завершив свое дело.

Змеиное племя теперь поредело.

Объятые страхом легли, цепенея,

Вкруг Васуки — скорбного, дряхлого змея.

Пришел избавитель, настало волненье,

И радость разрушила оцепененье.

Подвижника Васуки мудрый восславил:

«О ты, кто от гибели близких избавил,

О ты, кто пришел, чтобы кончилась кара, —

Скажи нам, какого желаешь ты дара?»

Подвижник ответил такими словами:

«Хочу я, чтоб страха не знали пред вами.

Хочу, чтобы в память о радостном чуде

Познали веселье великое люди.

Да будет в сердцах человечьих отрада

И пусть не боятся змеиного яда!»

Ответили Астике змеи согласно:

«О праведник, то, что сказал ты, прекрасно.

Пусть люди запомнят одно изреченье

И скажут потомкам своим в поученье.

Кто скажет заклятье, тот станет сильнее,

Чем самые злые, кусливые змеи:

«Подвижник с душою, для блага раскрытой,

Да будет мне Астика верной защитой,

Несчастных, страдающих друг постоянный,

Да будет мне Астика верной охраной,

Он — Астика, он — Существующий Вечно,

Затем, что деянье его — человечно!»

О добрые люди, пусть этим рассказом

Насытятся чистое сердце и разум.

Кто выслушал этот рассказ от начала,

Не будет бояться змеиного жала.

Начнем его снова рассказывать людям

И страха пред змеями ведать не будем.

Сожжения змей вы прочли описанье,

На этом кончается наше сказанье.