Махабхарата. Рамаяна

«Твой сын самый младший, — поведал Санджайя, —
Отважно сражался, врагов поражая.

Стрелу уподобил он режущей бритве

И лук Бхимасены рассек в этой битве,

Пустил и в его колесничего стрелы,

И тот, окровавлен, упал, помертвелый.

В ужасную ярость пришел Бхимасена,

В царевича дротик направил мгновенно.

Увидел твой сын, этот воин могучий,

Что дротик звездою низвергся падучей,

И лук натянул он в четыре обхвата,

И стрелами дротик разбил супостата.

Почтили царевича все кауравы:

Он, подвиг свершив, удостоился славы!

Тотчас же твой сын, вдохновленный хвалою,

Опять поразил Бхимасену стрелою.

Тогда Бхимасена разгневался снова,

Сказал, на царевича глядя сурово:

«Стрелою меня поразил ты со злобой,

Удар моей палицы ныне попробуй!»

И с ненавистью, что полна упоенья,

Схватил он ту палицу для убиенья

И крикнул: «Теперь трепещи ты заране:

Напьюсь твоей крови на поприще брани!»

Но дротик свой, смерти подобный обличьем,

Царевич метнул с победительным кличем.

Бхима́ раскрутил свою палицу яро

И, гибельную, отпустил для удара,

И палица, дротик разбив смертоликий,

Низверглась на голову сына владыки.

Бхима же, как слон в пору течки, ярился,

[123]И пот по вискам его гневно струился.

Отбросил Духша́сану на расстоянье

В одиннадцать луков сей страшный в деянье!

Упал твой царевич, сраженный ударом,

Объятый предсмертною дрожью и жаром.

Возничий и кони мертвы; колесница —

Зарылась во прах, чтобы с прахом сравниться;

Свалились доспехи, гирлянды, одежды;

Смежил он, страданьем терзаемый, вежды.

Средь воинов знатных и бранного шума

Бхима на царевича глянул угрюмо, —

И многое-многое было в том взгляде!

Он вспомнил, — кто платье срывал с Драупади,

Во дни ее месячного очищенья,

[124]А братья-мужья от того поношенья

Глаза отвернули, — о, где их гордыня!

Со смехом Духша́сана крикнул: «Рабыня!».

За волосы низкий схватил Драупади…

Так нужно ль Бхиме размышлять о пощаде?

Он жертвенным вспыхнул огнем, напоенным

Для гневного действия маслом топленым.

«Дуръйодхана, — крикнул Бхима разъяренный, —

О Крипа, Карна́, Критава́рман, сын Дроны!

О, как ни старайтесь, оружьем владея, —

Духшасану я уничтожу, злодея!»

С тем словом возмездия, страшным для слуха,

Он ринулся в битву, — Бхима, Волчье Брюхо [125], —

Как лев на слона. Велика его злоба!

Карна и Дуръйодхана видели оба:

Напал на Духшасану, мощью обильный,

Потом с колесницы он спрыгнул, и пыльной

Тропою пошел, и уставил он дикий

Свой взгляд на поверженном сыне владыки,

И, меч обнажив, наступил он на горло

Духшасаны: тень свою гибель простерла!

Он грудь разорвал его, местью объятый,

И крови испил он его тепловатой.

Он сына, о царь, твоего обезглавил,

И голову ту покатиться заставил. —

Исполнил он клятву, — явился с расплатой,

И крови испил он его тепловатой.

И пил, и смотрел он, и пил ее снова.

С волненьем воинственным выкрикнул слово:

«Теперь я напиток узнал настоящий!

О, ты молока материнского слаще,

Ты меда хмельнее, ты масла жирнее,

О кровь супостата, — всего ты вкуснее!

Я знаю, — ты лучше божественной влаги,

О кровь, что добыта на поле отваги!»

И, вновь твоего озирая потомка,

Чья жизнь отошла, — рассмеялся он громко:

«Что мог, то и сделал я в этом сраженье.

Лежи, ибо в смерти обрел ты спасенье!»

Казалось, той крови вкусил он с избытком.

На мужа, довольного страшным напитком,

Смотрел неприятеля стан оробелый.

Иные решились метнуть свои стрелы,

Другие, в смятении выронив луки,

Застыли, к земле опустив свои руки,

А третьи, с закрытыми стоя глазами,

Кричали испуганными голосами!

Бхима, напоенный напитком кровавым,

Погибельный ужас внушал кауравам:

«О нет, не дитя человечье, а дикий

Он зверь!» — отовсюду их слышались крики.

Бхима, пьющий кровь, убежать их заставил.

Читра́сена, сын твой, бегущих возглавил.

Кричали: «Чудовище сей Бхимасена,

Он — ра́кшас, и он — трупоед, несомненно!»

Юдха́манью, витязь, привыкший к победам,

Пандавов умчал за Читрасеной следом.

Летел он, как вихрь, за его колесницей,

Пронзил его стрелами — острой седмицей.

Читрасена, словно змея извиваясь,

Как яд, заключенный в змее, извергаясь,

Метнул три стрелы, — и летящая сила

Юдха́манью вместе с возничим пронзила.

Тогда-то, исполнен отважного духа,

Из лука, натянутого вплоть до уха,

Юдхаманью, ожесточенный бореньем,

Стрелу, удивлявшую всех опереньем,

О раджа, в Читрасену метко направил,

Царевича острой стрелой обезглавил.

Карна, потрясен этой смертью нежданной,

С воинственным гневом, с отвагою бранной,

Пандавов погнал, проявляя упорство,

И с Накулой начал он единоборство.

А тот, кому были победы не внове,

Кто снова пригоршню попробовал крови,

Духшасану смерти предав, — Бхимасена

Сказал: «Посмотри, из презренных презренный, —

Я пью твою кровь! Не забыл я и крика:

«Эй, буйвол!» — кричал ты мне. Ну, повтори-ка!

«Эй, буйвол!» — крича, вы плясали на нашем

Позорище… Ныне мы сами попляшем!

Мы ложе забудем ли в Праманако́ти,

И яд, что вкушали от вас, плоть от плоти,

И в кости игру, страшный проигрыш царства,

И тяготы наши в лесу, и мытарства,

И змей нападенье, и дым пепелища —

Коварный поджог смоляного жилища,

И то, как Духшасана, подлости ради,

За волосы нашу хватал Драупади,

И стрелы, из луков летящие сдуру,

И горе пандавов, и смерть в доме Куру…

Мы счастья не знали! Мы счастья не знали!

А наши страданья, а наши печали —

От зла Дхритараштры, с которым едина

И злоба его скудоумного сына!»

Над трупом врага усмехаясь надменно,

Так Арджуне, Кришне сказал Бхимасена:

«Исполнил я клятву на этой равнине.

Духшасаны кровь я отведал отныне.

Но так же я выполню клятву другую,

Потом успокоюсь, потом возликую:

Дуръйодхану жертвенным сделав животным,

Прирежу, — и стану тогда беззаботным!» ё