Махатма Ганди

Благодаря движению вегетарианцев он познакомился с западными писателями, например Томасом Карлейлем («Герои, почитание героев и героическое в истории») и Львом Толстым, которого он прочел в Южной Африке и который оказал на него колоссальное воздействие. В этот же период он также познакомился с крупнейшими религиями мира, что позволит ему расширить свое представление об индуизме. Он тогда впервые прочитал в английском переводе и на санскрите «Бхагавадгиту»[45], которая станет для него «непогрешимым руководством по поведению», словарем, с которым он сверялся каждый день. Он выучит текст поэмы наизусть, переведет на гуджаратский диалект, именно в нем следует искать источник как прославления действия — но без ожидания результата («заботься лишь о действии, а не о его плодах»), так и отстраненности, необходимой для поисков истины («истина скрыта извечным врагом мудреца, который есть ненасытный огонь, облеченный в форму желания»). Что же касается ненасилия, которое Ганди обнаружил также и в «Бхагавадгите» (хотя Кришна побуждает Арджуну воевать со своими), оно проистекает не из буквы, а из духа этого текста — утверждение этого принципа вызвало удивление во многих комментариях. Поэма «Свет Азии» сэра Эдвина Арнольда[46] — сплав классических индийских текстов и западной литературы — тоже глубоко его впечатлила: он прочел эту книгу «не отрываясь». Неистовый и мстительный Ветхий Завет он до конца недочитал, зато Нагорная проповедь тронула его «до глубины души». «Я сравнивал ее с “Бхагавадгитой”. В неописуемый восторг привели меня следующие строки:

“А я вам говорю: не противься обижающему; но если кто ударит тебя в правую щеку твою, подставь ему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и кафтан”…»

Отныне «Бхагавадгита», Толстой, Нагорная проповедь и «Свет Азии» слились для него воедино. Вот так, основываясь на сходствах, отзвуках, сближениях, он введет западные идеи в древнюю индийскую традицию. Но книги, которые нам нравятся больше всего, лишь пробуждают или выражают мысли, которые и так уже заключены в нас; вероятно, из этих сочинений Ганди почерпнул лишь то, что уже существовало в нем, не оформившись в слова, выстроив при помощи религиозных заветов свою «грамматику действия».

Застенчивость

По рассказам самого Ганди, он был болезненно застенчив, неспособен выступать перед аудиторией, что было серьезным недостатком для адвоката. Однажды, когда ему предстояло высказаться в пользу вегетарианства, он, не полагаясь на вдохновение, составил речь: небольшого листка бумаги оказалось достаточно. Однако у него пропал голос.

«О выступлении без подготовки мне нечего было и думать. Поэтому я написал свою речь, вышел на трибуну, но прочесть ее не смог. В глазах помутилось, я задрожал, хотя вся речь уместилась на одной странице. Пришлось Мазмудару прочесть ее вместо меня. Его собственное выступление было, разумеется, блестящим и встречено аплодисментами. Мне было стыдно за себя, а на душе тяжело от сознания своей бездарности»[47].

И это был не единичный случай, поскольку после возвращения в Индию, начав карьеру адвоката, силы снова изменили ему, когда настал его черед выступать: «Мой дебют состоялся в суде по мелким гражданским делам. Я выступал со стороны ответчика и должен был подвергнуть перекрестному допросу свидетелей истца. Я встал, но тут душа моя ушла в пятки, голова закружилась, и мне показалось, будто помещение суда завертелось передо мной. Я не мог задать ни одного вопроса. Судья, наверное, смеялся, а адвокаты, конечно, наслаждались зрелищем… Я стыдился самого себя и решил не брать никаких дел до тех пор, пока у меня не будет достаточно мужества, чтобы вести их»[48].

Но, как всегда после понесенного удара или провала, сопровождаемого унижением, Ганди объясняет, что работал над собой и извлек преимущество из своего положения. Впоследствии этот механизм действий стал еще более наглядным. Из этой истории следует такая мораль: застенчивость, прежде доставлявшая ему множество проблем, в конце концов научила его быть немногословным: «Я взял в привычку сжимать свою мысль».

Мы всё же вправе полагать, что три года юридического образования в Англии также способствовали упорядочению мысли и «сжатию» ее формы. Своим умением изъясняться лапидарными фразами, готовыми формулами, афоризмами, бьющими точно в цель и западающими в память, равно как и своей способностью разбираться в хитросплетениях правосудия, Ганди частично обязан своей учебе, хотя в автобиографии, точно в учебнике, акценты расставлены иначе, делая из недостатка — робости — предмет для рассуждения о важности размышлений и даже молчания.