Махмуд Эсамбаев

Помню, как в Бразилии мне удалось посмотреть обрядовый танец «Макумба». Трудно передать, что охватывает вас при виде двухсот человек, содрогающихся в магической пляске. Раздается громовой аккомпанемент национального оркестра из шестидесяти человек, колышутся яркие перья головных уборов, развеваются от стремительных порывистых движений хвосты ягуаров, украшающие сшитые из шкур костюмы, пурпурными пятнами крови жертвенных животных испещрены лица танцующих. Все они, охваченные исступлением, пляшут свой танец, изображая изгнание злого духа. В этом танце — и устрашающая сила древних народных представлений о зле, и напряжение человеческого духа, и жажда очищения. Поразительно сочетание ясности идеи и острой символической формы. К такому сочетанию стремлюсь я теперь, когда исполняю в своих концертах вывезенную из Бразилии «Макумбу».

Но легко сказать — вывезенную. Для того чтобы вывезти «Макумбу» из Бразилии и включить ее в свой репертуар, Махмуду нужно было освоить этот сложнейший обрядовый танец, и не только внешне, что он мог сделать, пользуясь своей феноменальной, фотографической памятью на любое танцевальное движение. Махмуду необходимо было понять глубинную суть этого танца, его древнюю житейскую и религиозную философию.

«Меня учила «Макумбе» великолепная бразильская танцовщица Мерседес Баптиста, — рассказал Махмуд своему товарищу Мусе Гешаеву. — Она не только хорошо танцует, она серьезно занимается историей танца своего народа.

Мерседес первая рассказала мне про «Макумбу». Это древний танец, танец-заклятие, танец-самопожертвование. Его танцуют тогда, когда на дом обрушивается несчастье. Умер ребенок, умер хозяин. Всем ясно: злые духи поселились в доме, их надо изгнать. Зовут колдуна. Колдун приходит ночью, залитый белым светом луны. Под мышкой он несет курицу, белую, как луна. Произнося заклятия, он режет курицу и ее кровью мажет себе лицо. Потом начинает танцевать. Во время танца злые духи входят в колдуна и убивают его. Вместе с ним умирают и злые духи. «Макумба» приносит счастье дому, в котором ее танцуют».

В своей чудесной роли повелителя танца Махмуд был немного (а может быть, и много) волшебником, шаманом, колдуном — человеком, способным на всемогущество и настоящее чудо. Тому есть доказательства.

Галина Адаменко, работавшая в Чечено-Ингушской филармонии, прекрасно знала Махмуда. Случалось, подолгу жила у него на квартире в Москве, в особенности в начале девяностых, когда он жил на Пресненском Валу.

Тогда случилась у нее страшная беда — погиб взрослый уже сын Сережа. Похоронен он был на Николо-Архангельском кладбище. Несчастная мать каждый свободный день приходила на могилку сына. Потом случился перерыв, и когда через год она пришла снова, то вместо стройной пушистой елочки, что росла возле могилы, увидела безобразный пенек…

Об этом своем горе она рассказала Махмуду.

Он даже лицо руками закрыл, до того расстроился.

Долго молчал, потом сказал:

— Тот, кто это сделал, скоро умрет. Ты об этом узнаешь.

И вот через несколько дней Галина Адаменко слышит, что у костюмера Большого театра погиб брат. Перед Новым годом он был на Николо-Архангельском кладбище и, словно бы черт дернул его, срубил там росшую на могиле елку, спрятал в машину и поехал домой. Мчался, словно за ним гнались. И не заметил припаркованный возле тротуара каток…

— Нет, я этому человеку плохого не желал, — сказал Махмуд. — Просто то, что он сделал, в жизни не прощается. Никому и никогда.

В статье «И пленник, и волшебник» журналист Альберт Плутник рассказал такой случай: «Однажды Махмуд получил письмо от незнакомого человека, в котором ему понравилось начало: «Я давно жду встречи с вами, но всё не осмеливался напомнить вам о своем ожидании»…

Писал Мамат Шамсаев из небольшого горного аула. Письмо было наполнено тоской и тревогой. Наскоро собравшись, как на срочный концерт, Махмуд поехал в аул к Шамсаеву.

В доме на кровати лежал юноша. Комната была почти пуста. Из мебели лишь этажерка, заваленная книгами. Книги лежали и на полу — жертвы «перенаселения». Десять лет юноша был неподвижен. Стал инвалидом, спасая другого человека, соседа. Прошло время, и эту саклю, обитель горя и доблести, аул позабыл…

Эсамбаев вышел на улицу. Люди сгрудились вокруг его «Волги». Махмуд шел к машине мимо улыбок, мимо рук, благодарно лежащих на сердце в знак высшего почитания.

«Наш сын! Гордость нашей земли!» — слышал он.

Всеобщая любовь гостеприимно расставляла свои сети.

«Вы все сегодня огорчили меня», — сказал Махмуд и уехал.

В этом ауле обидели его искусство.

«Красота должна пробуждать в человеке добро» — вот чего всегда добивался Махмуд Эсамбаев своим танцем…

Вечером к дому Шамсаевых снова подъехала машина. Внесли большой цветной телевизор — подарок Эсамбаева.

В этот же вечер Мамат увидел на экране телевизора своего нового друга.

«Я танцевал для тебя, Мамат», — услышал он голос Эсамбаева, когда концерт окончился…