Махмуд Эсамбаев

Вот загадка гения. Все против, а он танцует и в танце кончиком большого пальца ноги запросто достает до мочки уха. Он высок, строен, музыкален. Слух абсолютный, птица крикнет — Махмуд отзовется чистой нотой в унисон. А поразительная способность движением тела передавать любое чувство! Что это? Откуда?..

Горы скупы на цвета и звуки. Вот стадо пасется, а вон небо хмурится, в сумерки волк завоет душераздирающе, как уходящий в никуда пароход. Это один мир. Дикий, голодный, холодный. Мир Махмуда совсем другой — он полон красок, движения и радости.

Танец… Когда он начал танцевать? А как стал себя помнить, так и завихрился, воспарил. Думал и верил: сейчас взмахнет тонкими, гибкими руками-крыльями и полетит. И ведь полетел, да еще как!.. Вопреки всему и всем.

Когда он узнал, что его танец нравится людям? В семь лет. Махмудик тогда впервые танцевал на свадьбах. Горцы — народ бывалый, суровый, многое повидавший. А тут глядят с удивлением — до чего же красиво танцует этот сын старого Алисултана! Вон как вьется лозиной, вертится волчком, руки-ноги без костей! Даже старики-аксакалы изумленно качали седыми головами, мяли папахи, одобрительно восклицали. Но кто из них, познавших суровый быт гор с резкими переменами властей и погоды, мог угадать, что из этого юного ловкача-танцора выйдет всемирно знаменитый артист?

Не часто, но появляются в мире такие личности, такие творческие натуры, которые не подражают природе — они сами становятся подобны природной стихии.

Вот акын, брякнув двухстрункой, заявляет: «Что вижу, то пою».

Махмуд с детства говорил: «Что вижу, то танцую».

Мог ли отец, видевший в сыне сбившегося с пути «бесполезного плясуна», отпустить Махмуда в совершенно непонятный ему «мир иной», в мир искусства? Да и что такое «искусство», угрюмый, неулыбчивый Алисултан вряд ли знал. «Баловство сытых! — так думал он. — Всё это лишнее! Танцевать умей, но дело разумей».

А Махмуд на воле, среди дикого очарования гор и звонких напевов бурных рек, забывал про стадо и про всё на свете. Он танцевал, а стало быть, жил своей, мало кому понятной жизнью.

Самородок? Абсолютный!

Гений? Безусловно. И вот почему.

Какой-нибудь талантишко повертел-покрутил ногами-руками, потешил себя и честную публику — усердных в труде земляков и вскоре бросил бы «валять дурака», если бы кто-то из старших сородичей цыкнул на него: «А ну кончай дурить, малец; делу время, а потехе час!..» А то и не сказал бы, а просто нагрузил тяжелой работой, с которой не всякий взрослый крестьянин совладает.

Но у будущего гения всё иначе. Творчество, попросту выражаясь, прет из него. И что ему суд людей! Да хоть и уважаемого отца. То, что бурлит внутри несмышленыша Махмуда, больше всего похоже на вулкан. Кто удержит поток огненной лавы?

Идем дальше и выше, читатель, предваряя книгу моего друга Алауди Мусаева, по этой удивительной стезе Махмуда, что вроде крутой горной тропы. Идем и не перестаем удивляться, как удивляется и сам автор книги.

Извилиста, опасна тропа восхождения, особливо к себе самому, к своей удивительной судьбе. Хотя еще не знает будущий великий маг танца — что там такое сидит в нем, что за диво дивное? Ведь самое непостижимое в человеке — его внутренний мир. И это не врата резные, широко распахнутые. Вход в него — узкий и юркий сквознячок, щелочка в чуть приоткрытой потаенной дверце, как хлопающая от дикого ветра форточка: то откроется на миг, пахнув глотком терпкого вольного воздуха, то враз захлопнется с треском. А окрест крутой и дикой тропы восхождения — ущелья, бездонные пропасти, бурелом и отвесные скалы, жесткий, упорный ветер в лицо.

Вот-вот сорвется мальчишка, упадет в бездну, где гулким эхом, как из преисподней, отзывается дикий и неуемный поток, ворочающий валунами. А надо выше. Еще выше. Кто-то или что-то внутри него ведет и повелевает: уцепись за можжевельник, оглянись, только не смотри вниз — голова кругом пойдет, разобьешься. Держись, как держится корявый и разлапистый горный дуб, опасно, но и прочно наклонившийся, нависший над гибельной бездной.

Глядит Махмуд на дерево. Понимает, как тяжело ему там наверху, над кручей. Буря гнет и качает его, наваливаясь со всех сторон, а дуб стоит, только стонет да скрипит утробно. Да, трудно, зато весь мир виден отсюда!

А вон гранитная темная скала и поворот его, Махмуда, тропы. Тяжело, круто, но дошел до поворота. И тут — какие дали открылись! Пощупал, ущипнул себя — не сон ли? Нет, явь. Какая красота! Сказка! И тут же попробовал станцевать эту красоту на высокой, узкой и опасной площадке размером с медный пятак.

Встал на мысок, обернулся, еще и еще. Голова чуть кружится. И сладко. Первые его пируэты, фуэте.

Он еще знать не знает, как эти движения называются. Но руку вскинул в своем неповторимом движении, соединив кольцом большой и указательный пальцы, словно измеряя осиную свою талию.

Много лет спустя Махмуд скажет, улыбаясь по-мальчишески, лукаво: «У меня все росло, а талия остановилась в детстве… на сорока семи сантиметрах».