Махно

— Кака лампа? Я почем знаю.

— Ой, донюшко, чует мое сердце… тревожно мне… Есть хочешь?

13

Мать порет Нестора:

— Говори, где ночью был! Говори, где ночью был!

— Ну хватит бить, — спокойно просит он.

— Ты знаешь, кто Шабельского конюшню сжег? Знаешь?!

— А если знаю, то что? — рассудительно говорит мальчик. — Пускай лучше не знаю.

Отец выливает остатки из штофа в стакан, выпивает, крякает, пророчит одобрительно:

— Ох, найдешь ты себе бед на свою голову!

Мать, подхватившись, бьет сына снова, и вдруг, обняв его и баюкая, заливается слезами и тихо, безнадежно воет.

— Ничего, мамо, — тихо и серьезно утешает Нестор. — Я от вас все стерплю. — Сжимает рот и белеет; обещает кому-то: — А больше ни от кого не стерплю. — И добавляет не совсем понятно:

— И никто не должен!

14

Овцы щиплют траву, луг, пастух, заросли кустов.

Пятеро братьев сидят в кустах.

Вдруг один куст начинает медленно передвигаться, близясь к крайней овце! Пастух дремлет, пригревшись на солнце.

Пара маленьких рук, высунувшись из куста, зажимает овце морду, чтоб не заблеяла. Другая пара рук ловко опрокидывает ее набок.

В балке жарят мясо на костре. Срезают, пробуют, обжигаясь.

— Надо лопату принести, — говорит Нестор.

— Зачем лопату?..

— Што, уси дурные? Шкуру да кости прикопать. Да поглубже.

— А поглубже-то зачем?

— Точно, дурные. Шоб собаки не разрыли! Савка, сбегай по-быстрому.

— Домой бы снести, старикам, — говорит Карп.

— А спросят — откуда? — вздыхает Гришка.

— Отец убьет, — сомневается Емелька.

И тут на краю балки возникает вихрастая голова:

— Эй, Махно! Там отец ваш…

И сразу делается нехорошо и тревожно.

15

Кладбище, и крышка некрашеного гроба накрывает лицо и скрещенные руки отца. Стук забиваемых гвоздей; на истертых вожжах опускается гроб в яму. Падают комья земли, и песня возникает тихо, словно из пространства над людьми:

…Прощайте же, братья, вы честно прошли свой доблестный путь благородный…

И стоят у могилы пятеро братьев Махно, по ранжиру мал-мала младше, и с меньшего края Нестор. Рыдает на свежем холмике полуседая мать — и вдруг странная гримаса, как страшная улыбка, искажает лицо мальчика и застывает.

И бешеное пламя пляшет и бьется в его глазах.

16

Это бьется белый огонь за дверцей вагранки. Расплавленный металл, как огненная патока, тягучей дугой струится в формы и застывает, теряя цвет от оранжевого к багровому.

Остывшие чугунные заготовки подручный клещами подхватывает из хрупкой глины и кидает рядком на тележку.

Эту тележку Нестор везет в дальний край цеха. Там надевает асбестовые рукавицы и дополняет аккуратный штабель.

Утирает пот рукавом прожженной брезентовой куртки. Жадно глотает воду из жестяной кружки, прикованной цепочкой к баку.

Подзатыльник:

— Опять отлыниваешь? — рявкает мастер. — Только бы прохлаждаться!

…Теперь Нестор говорит подручному формовщика:

— Больше клади, а то мастер ругается.

— Куда тебе больше?

— Давай. Вон те давай.

— Да они еще горячие!

— Ничего. Свезу.

И, чуть отъехав, осторожно передвигает пару еще светящихся заготовок к самому краю тележки. Взмахом сбрасывает асбестовые рукавицы на темный цементный пол и дует на ладони.

Медленно толкает тележку, зыркая исподлобья. Рулит к мастеру и, объезжая его со спины, вдруг резко дергает свой груз назад и вбок.

Горячие болванки валятся мастеру на ноги. Тот отпрыгивает и вопит:

— Охренел?!

Нестор смотрит ощерившись. Поединок взглядов. Работяга рядом, поняв, крутит головой: «Ну и ну».

17

Кабак, и металлисты с получки пьют в кабаке. И Нестор с братьями за столом:

— Две пары чаю, пироги с вишнями и медовых пряников! — командуют половому.

— И графинчик вишневой наливочки, — раздается интеллигентный голос из-за их спин. Это подошел знакомец — Вольдемар Антони. Он подсаживается к братьям и разводит по рюмкам темно-рубиновую влагу.

После очередного графинчика братья теплеют и плывут в мечтательных и бессмысленных улыбках. Ан-тони втолковывает тихо старшему, Емельяну, клонясь к его уху:

— Он спаивает народ и сосет из людей трудовые гроши. А мы на эти его деньги народ освободим! — стукает кулаком.

— Освободим! — икнув, подтверждает Гришка, слушающий сквозь истому и полусон. Средние братья ревнуют к старшему, которому оказывается внимание; Нестор равнодушно пьет чай.

18

— Лышенько ты мое, ведь отовсюду тебя гонят!.. — причитает мать. — С училища выгнали, над попом ты смеялся. С типографии выгнали, срамные слова ты хозяину напечатал. С заводу выгнали, говорят, мастера покалечить хотел. Куда ж ты пойдешь, куда ж теперь тебя пристроить-то?

— А зачем меня пристраивать? — супится Нестор.

— Да как же зачем-то? В ученье, в люди чтоб вышел…

— Я, может, не во всякие люди выходить хочу…

19

— Нет, — неловко, но решительно говорит Емельян щеголеватому, при соломенном канотье и пестрой бабочке, Вольдемару Антони. — Не будем мы кабатчика экстра… экспрори…

— Экспроприировать, — светски подсказывает Ан-тони.

— Грабить, короче, не будем! — отрезает Емельян.

— Совесть мучит, что ли? Так это вы награбленное им же — для пользы людей вернете.

— Вот ты и возвращай.

— Я же говорил: вы мне нужны, потому что сам я под надзором. С меня фараоны глаз не сводят.